Линда Джейвин - Легкое поведение

В каюте Моррисон разгладил страницы своего дневника, закрепил на столе чернильницу. Он вывел дату: двадцатое апреля 1904 года. Следуя давней привычке, записал имена членов команды: капитан Беннет, инженер Малкольм. Аккуратно занес обрывки информации и сплетни, услышанные от попутчиков, после чего перешел к теме, которая волновала его более всего. Почти два месяца вся моя жизнь была подчинена этому наваждению…

Корабль бороздил волны залива. Вид из иллюминатора нельзя было назвать вдохновляющим. Темное море и под стать ему темное небо. Конечно, есть косвенные доказательства… даже сейчас каждая клеточка моего тела загорается страстью, когда ее образ встает перед глазами… капризный и упрямый… я потерял рассудок… ослеплен ревностью… Он писал целый час, пока не пересохла чернильница и не онемела рука, с трудом выводившая строки при качке.

Много лет назад Моррисону казалось, что мир рухнул, когда Ноэль сбежала от него с мускулистым итальянцем, мажордомом знаменитого кабаре «Черный кот» на Монмартре. Потом были и другие разочарования. И вот теперь Мэйзи оставила его ради Игана. Будет ли это расставание окончательным? — подумал он, и от этой мысли защемило в груди.

Перечитав написанное, он вырвал листы из дневника. Перескакивая через одну ступеньку, взбежал на палубу и выбросил в море свои надежды, мечты и разочарования. Белые страницы тускло блеснули, прежде чем их поглотили полуночные воды.

Зарядил промозглый дождь. Остров Лиу-Кунг был окутан туманом. Моррисон проснулся с больным горлом, словно его скребли бритвой. В глазах пульсировала горячая боль, шею сковало льдом, в ушах стреляло, а носовые пазухи распухли так, что едва не лопались. Укутанный в шерстяную одежду, угнетаемый жалостью к самому себе и связанный чувством долга, он тащился по набережной, где как раз шла выгрузка раненых японских солдат и гражданских китайских рабочих. Стон раненых стоял в ушах, пока он поднимался на холм, к станции беспроводного телеграфа. Там он нашел Джеймса, пребывавшего в добром здравии.

Джеймс вывалил на стол ворох телеграмм, чтобы Моррисон мог просмотреть их.

— Я ни от кого не получаю никакой поддержки. Миром правят маленькие и трусливые люди.

Моррисон тупо пролистывал телеграммы.

— А что наш редактор?

— Он нанес самый страшный удар. Белл не намерен продлевать аренду «Хаймуна». Говорит, что, пока нас не подпустят к боевым действиям, все это пустая трата денег и ресурсов газеты.

— Твой ответ?

— Мы — то есть ты и я — на рассвете отплываем в Нагасаки. Пассмор рассчитывает, что при нынешних ветрах и течении это займет сорок восемь часов, и угольных запасов «Хаймуна» хватит, чтобы добраться туда. Но мы должны убедить японцев, чтобы они дали нам разрешение на выход в море. Это наш последний шанс. А пока ты должен усыпить бдительность Белла.

— А если японцы все-таки откажут?

— Тогда я ухожу с «Хаймуна» и устраиваюсь в японскую газету. В любом случае, Тонами говорит, что ты пойдешь со Второй армией, которая отходит первого или второго мая, на реку Ялу. Так что у тебя будет возможность стать очевидцем первого главного сухопутного сражения этой войны.

Никогда еще Моррисон не был так слаб телом и не расположен сердцем и разумом к подобной авантюре.

— Отлично.

На рассвете «Хаймун» отправился через Желтое море к берегам Страны восходящего солнца. Ичибан, несмотря на целительные свойства молока и яиц, не проявил себя как лекарство от катарального ринита. Но настроение у Моррисона заметно улучшилось. Вечером на «Хаймун» для него пришла телеграмма от этого невозможного создания. Милая, милая девочка. Она следовала в Нагасаки на пароходе «Дорик» вместе с миссис Гуднау. И могла бы там встретиться с ним, прежде чем отправиться к Игану в Иокогаму. Возможно, она передумала. В нем опять ожила надежда, хотя ему было трудно сказать даже себе, на что он теперь надеется.

Он задремал от снотворного. К моменту встречи с ней я должен поправиться. Прошу тебя, Господи. Несмотря на все испытания, она приносит мне несказанное счастье.

Ранним утром двадцать четвертого апреля «Хаймун» подошел к зажатому в горах порту Нагасаки. Причал был забит угольными баржами, на пристани выстроились в очередь женщины в простых голубых кимоно, с угольными корзинами за спиной. Босоногие лодочники в заткнутых за пояс одеждах, посверкивая мускулистыми икрами, направляли свои ялики к местам стоянки. Резкий запах морепродуктов и водорослей пробудил сознание Моррисона; вернувшееся обоняние означало, что он на пути к выздоровлению. Его чувства возвращались к жизни, а азарт дороги и тревожное ожидание — все, что было связано с Мэй и предстоящей отправкой на фронт, — придавали происходящему особую остроту.

«Дорик» должен был прибыть тем же вечером. И она на его борту! Новость слишком хороша, чтобы в нее поверить. Открывающиеся возможности кружили голову. Мэй бы не просила его о встрече, если бы не передумала выходить замуж за Игана. Она повела себя поспешно и глупо. Он простит ее. Они поженятся и вернутся в Пекин или же вернутся в Пекин и там поженятся, хотя не исключено, что она предпочтет свадьбу в Тяньцзине или Шанхае. У них родится этот ребенок и будут еще дети. Им столько нужно сказать друг другу. Возможно — каким-то чудом! — Иган еще и не знает про ее положение.

Он был идиотом! Просто Мэй в очередной раз хотела заполучить его, сделать по-своему, а вместо этого предпочла уйти, опять-таки оставив за собой последнее слово. Он должен был это понять.

Ему не следовало быть таким циником.

Но цинизм был у него в крови.

Странно жениться в его-то возрасте. Но и приятно. И дети… Ему вспомнилось, как она играла с юным Оуэном Латтимором.

Нелепо.

Чудесно.

Джеймс занялся дозаправкой корабля, а Тонами — деловыми встречами, которые, как они надеялись, помогут снять недоверие официальных лиц к «Хаймуну». Втайне радуясь, что лично у него нет неотложных задач, Моррисон снял номер в отеле. Он лениво пролистал гостевую книгу, выискивая подпись Мартина Игана. И с облегчением убедился, что Иган выписался из гостиницы неделю тому назад.

Потом он отправился на прогулку. На улице ему встретилась парочка пожилых женщин в многослойных кимоно и с зонтиками, они улыбались прикрывая рты ладонями. Бумажные фонарики колыхались на ветках деревьев, позвякивая колокольчиками. Здесь ощущалось удивительное спокойствие, от которого Моррисон, после шумной суеты Китая, слегка терялся.

Он зашел в крохотную, безупречно чистую закусочную на ранний ланч. Даже в том, как японцы готовили еду, угадывалась их скрытность — все варилось, жарилось и заворачивалось в роллы; а эти деликатные запахи и сокрытие в лакированные коробочки не шли ни в какое сравнение с шипением и потрескиванием котелков, скрежетом шпателей, острыми запахами чили и чеснока наваленных с верхом блюд.