Колин Маккалоу - Независимость мисс Мэри Беннет

— Некоторое затруднение, Нед, — сказал Фиц, закрывая за собой дверь библиотеки.

Скиннер не ответил, а продолжал стоять перед письменным столом расслабленно, небрежно опустив руки, — поза мало подходящая для прислужника. Очень крупный мужчина, на пять дюймов выше шести футов Дарси и сложенный, как горилла — массивные плечи и шея, бочкообразная грудь, ни капли лишнего жира. По слухам, его отцом был вест-индский арап — такими темными были кожа Скиннера, его волосы и узкие сверлящие глаза.

— Садись, Нед, у меня шея ноет задирать голову, чтобы смотреть на тебя.

— У вас гости, так я потороплюсь. Что случилось?

— Где сейчас миссис Джордж Уикхем? — спросил Дарси, придвинув лист бумаги и обмакивая в чернильницу гусиное перо, снабженное стальным наконечником. Он уже писал, когда Нед ответил:

— В «Плуге и звездах» в Макклесфилде. Новый ухажер как раз стал ее последним любовником. Они сняли лучшую спальню с гостиной. Новое место для нее.

— Она пьет?

— Не больше бутылки-двух. Ее влечет любовь, а не вино. Дайте ей неделю, и положение может измениться.

— У него не будет времени. — Дарси на миг поднял глаза с кислой улыбкой. — Возьми мою беговую двуколку и гнедых, Нед. Завези это письмо в Бингли-Холл по пути в Макклесфилд. Я хочу, чтобы завтра к девяти утра миссис Уикхем была в «Короне и подвязке» в относительно трезвом виде. Упакуй ее баулы и забери их с собой.

— Она поднимет ту еще бучу, Фиц.

— Ну, послушай, Нед! Кто в Макклесфилде поступит наперекор тебе… или мне, если на то пошло? Хоть свяжи ее по рукам и ногам, мне все равно, только доставь в Лэмтон к сроку.

Перо перестало скользить по бумаге и было положено на стол; не трудясь запечатывать письмо, он отдал его Неду Скиннеру.

— Я указал, чтобы Бингли поехал верхом, миссис Уикхем может поехать в его карете с миссис Бингли. Мы посетим прелести Хартфордшира, чтобы погрести миссис Беннет, как давно пора бы.

— Дико долгое путешествие в дормезе.

— В такое время года, в ненастную погоду при нынешнем состоянии дорог возможен только дормез. Однако я прикажу заложить шестерню, как и Бингли, так что мы будем покрывать шестьдесят миль в день, если не больше.

Сунув письмо в карман пальто, Нед ушел.

Дарси, хмурясь, поднялся и минуту постоял, незряче уставившись на переплетенные в кожу тома парламентских отчетов. Старая карга, наконец, умерла. Что может быть хуже, думал он, чем мезальянс, какой бы великой ни была любовь, или какой бы мучительной ни была потребность увенчать эту любовь. И оно того никак не стоило. Моя царственная красавица Элизабет такая же исхудалая старая дева, как и ее сестра Мэри. У меня один болезненный женоподобный сын и четыре никуда не годные девчонки. Прямо в глаз, миссис Беннет! Забери вас дьявол и всех ваших распрекрасных дочек, цена была слишком высока.

Поскольку проехать надо было всего шесть миль, запряженный шестерней дормез Дарси въехал во двор «Короны и подвязки» прежде Бингли и его контингента, так как до Бингли-Холл а было двадцать пять миль. Спрятав руки в теплую муфту, Элизабет расположилась в отдельном кабинете дожидаться их приезда.

Ее единственный сын, с головой погрузившийся в том «Истории упадка и разрушения Римской империи» Гиббона, одной рукой нашарил стул, ни разу не оторвав взгляда от печатных строк. Легкое чтение, садясь в дормез, объяснил он ей с чарующей улыбкой. Природа подарила ему ее собственные благородные черты лица и цвет волос, скорее каштановый, нежели червонного золота; ресницы опущенных век были темные, как и пушистые брови над ними.

По меньшей мере его здоровье заметно поправилось с тех пор, как Фиц смирился с неизбежным и оставил свои беспощадные попытки сделать из Чарли достойного сына. Эти пугающие простуды вслед за зубодробительной верховой скачкой в непогоду! Лихорадки, на неделю укладывавшие его в постель после охоты на фазанов или поездок в Лондон. Ничто не избавило Чарли от его ученых склонностей, не преобразило его в сына, достойного Дарси, владельца Пемберли.

— Ты должен перестать, Фиц, — сказала она год назад, страшась ледяного высокомерия, которое не могло не воспоследовать, но исполненная решимости вынудить его прислушаться к ней. — Я мать Чарли и разрешила тебе руководить его детством, не высказывая своего мнения. Но теперь я должна заговорить. Ты не можешь бросить Чарли на съедение волкам кавалерийского полка, как бы ни желательно было обеспечить благородному сыну и наследнику несколько лет в армии для полировки… полировки? Фу! Эта жизнь его убьет. Его единственное желание — поступить в Оксфорд и посвятить себя изучению классической литературы. И ему надо разрешить это. И не говори, что ты не терпел Кембридж и купил себе офицерский патент в гусарском полку! Твой отец к тому времени скончался, и я понятия не имею, как он отнесся бы к твоему решению. Я знаю только, что подходит для Чарли.

Ледяное высокомерие не заставило себя ждать, сделало лицо Фица железным, но темные глаза, глядящие в ее глаза, прятали больше усталости, чем гнева.

— Я согласен с твоим доводом, — сказал он жестким тоном. — Наш сын женоподобный слизняк, годящийся только для Академии или Церкви, и я скорее предпочту профессора Дарси епископу Дарси. Так что эту тему мы больше обсуждать не будем. Отправь его в Оксфорд, если считаешь нужным.

Жестокое разочарование для него, как она прекрасно знала. Бесценный мальчик был их первенцем. Но за ним последовали только девочки. «Беннетовское проклятие» по выражению Фица. Джорджи, Сьюзи, Анна и Кэти появлялись через двухгодичные интервалы — объекты равнодушия для их отца, который не интересовался ими и не замечал их.

Он приложил все усилия, чтобы изменить характер Чарли, но даже могущества и влияния Дарси, владельца Пемберли, оказалось для этого мало. А затем — ничего.

Кэти теперь было десять, и она останется последней. Фиц удалился из жизни жены, как и из ее постели. Он уже был членом парламента, тори в краю тори, но после рождения Кэти принял министерство и занял место среди первоскамеечников. Ход, освободивший его от жены, благодаря долгим отсутствиям в Лондоне, неоспоримо извинительным причинам быть вдали от нее. Не то чтобы она утратила полезность; всякий раз, когда Фиц нуждался в ней для продвижения его политической карьеры, она затребовалась в Лондон, как ни отвратителен ей был высший свет.

Лидия прибыла первой, влетев в гостиную и злобно хмурясь на этого странного человека, Эдварда Скиннера, который втолкнул ее туда. Сердце Элизабет мучительно сжалось, таким морщинистым, землистым и опухшим было лицо ее младшей сестры. Бесформенная фигура — мешок муки, затянутый корсетом в подобие женственности. Топорщащиеся складки поверх вздернутых грудей показывали, что, лишенные поддержки китового уса, они обмякнут наподобие жидко набитых подушек, подвешенных для просушивания на веревке. Вульгарная шляпка пенилась страусовыми перьями, платье из легкого муслина мало подходило и для такой погоды, и для долгого путешествия, легкие атласные туфли в старых пятнах и новой грязи… Ах, Лидия! Когда-то красивые льняные волосы не мылись месяцы и месяцы, кудряшки отливали зеленоватой сальностью, а большие голубые глаза, так похожие на материнские, были вымазаны средством, предназначенным для чернения ресниц. И выглядели они так, будто ее избивали, хотя Джордж Уикхем четыре года как покинул Англию, и значит, от побоев она была избавлена… если только ее не избивал кто-то другой. Книга Чарли мгновенно отложена, и он оказался возле своей тетки с быстротой, отстранившей Элизабет, взял ее руки в свои, согревая их, пока подводил ее к креслу у камина.