Анна Рейн - Холодная

— Знаете, миледи, это будет странно: вы будете доказывать, что все перевели на меня и вызывать по этому поводу свидетелей, а я буду ото всего отказываться и говорить, что ничего не было, — неожиданно улыбнулся он. Теодор сел в кресло. — Как только я окажусь в Лондоне, все снова будет вашим, нет надобности в такой жертве.

Эмма собиралась возразить, но не успела.

— Неужели мы теперь каждую неделю будем гонять лошадей в Лондон, чтобы доказать, кто из нас благороднее? — спросил Теодор. Он отвернулся и уставился в окно.

— К тому же мне претит принимать подобный подарок от женщины, которая не верила мне. Легко вам дался этот жест теперь, когда вы знаете, что я не растрачу ваше состояние за один год.

Теодор прав, неожиданно поняла Эмма. Она так легко рассталась со своим состоянием, потому что поверила в доброту и порядочность Теодора. Он не будет жадным, никогда не ограничит ее трат, он не играет в карты и не содержит любовниц.

Эмма молчала, понимая, что не посмеет вручить все снова Теодору, когда он переведет все обратно на нее.

Теодор встал, снова налил себе вина, подошел к окну. Некоторое время он смотрел на солнце, половина которого уже скрылась за горизонтом.

— Позволю себе упрекнуть вас, миледи, — наконец сказал он и повернулся к ней. Эмма грустно взглянула ему в глаза: он имеет право на что угодно, и уж тем более на упреки.

— Вы должны были выслушать меня до конца. Вы могли не поверить тому, что я сказал бы, но выслушать до конца должны были, — твердо сказал он. — А если бы не поверили мне, должны были собрать все факты, прежде чем судить. На ваши деньги вы могли нанять целую свору сыщиков, они без труда могли выяснить, проигрывал я в карты или нет. Не знаю, смогли бы они выяснить, кто затащил вас в ту спальню и является ли Мэри моей сестрой, но вы могли бы попытаться это выяснить. Вы же осудили меня бездоказательно.

Он был прав. Он был абсолютно, непререкаемо и полностью прав. Женщина с трезвым умом, каковой Эмма всегда себя считала, так и сделала бы.

Теодор снова сел в кресло.

— Если хотите загладить свою вину, миледи, то просто выполните наш договор.

«Договор»… Эмма поморщилась: вот уж что она хотела бы забыть навсегда, так это Теодора, стоящего перед ней на коленях. Вряд ли она сумеет это сделать. Вряд ли он сумеет это сделать.

Эмма согласно кивнула.

— И еще… — заколебался Теодор. Эмма решил, что непременно выполнит эту просьбу.

— Уезжайте отсюда, — закончил он.

Уехать? Этого она совсем не ожидала. Ей хотелось быть рядом с Теодором, ей хотелось, чтобы он простил ее…

Она закрыла глаза и согласно кивнула. Она вдруг поняла, что все это время нервно крутила на пальце обручальное кольцо. Она сняла его.

— Полагаю, я должна отдать его вам, — Эмма протянула ему кольцо. Теодор махнул рукой.

— Кольцо предназначено моей жене. Вряд ли у меня когда-нибудь будет другая.

— Мы можем развестись, — предложила Эмма. Если он будет женат на ней и будет хранить ей верность, то действительно останется монахом на всю оставшуюся жизнь. Эмме вдруг пришла в голову совершенно ошеломляющая мысль: а были ли вообще в жизни Теодора женщины? Она искренне надеялась, что были, потому что иначе — совершенно несправедливо.

В ответ на ее предположение Теодор рассмеялся.

— Вы же знаете, это практически невозможно.

— Но мы не переспали, можно признать брак недействительным.

— А как мы это докажем? Мы однажды даже спали в одной комнате, если помните.

— Вы можете обвинить меня в супружеской измене, — продолжала настаивать Эмма.

— Миледи, оставьте, — раздраженно сказал Теодор и Эмма послушно замолчала. — Впрочем, если вы затеете бракоразводный процесс, я не буду вам мешать. Но, по-моему, вы были намерены всю жизнь оставаться вдовой. Наш брак обеспечит вам ту же свободу, которую вы имели в качестве вдовы. Вы можете считать себя не связанной супружеской клятвой, потому что вы не давали ее всерьез.

«Никогда не будет больше у меня любовников,» — тут же мысленно поклялась Эмма.

— Я не намерен мешать вам жить так, как вы привыкли, — закончил Теодор.

Эмма заметила, что опять вертит кольцо и заставила себя положить руки на колени.

— А если родится ребенок? — спросила она. Теодор пронзительно взглянул на нее, отвернулся и пожал плечом, мол, все равно.

Эмма не могла заставить себя выйти из кабинета, потому что тогда ей придется уехать навсегда. Теодор не гнал ее.

— Кому принадлежала та брошь, которую я нашла? — спросила она после долгого молчания. Кабинет потихоньку погружался в сумерки, и она уже плохо различала выражение лица Теодора.

— Моей матери. Поначалу.

Он тяжело вздохнул.

— Моя мать долго и тяжело болела после третьих родов. Младенец не выжил. Отец, даже не дождавшись ее смерти, поселил в доме свою любовницу — под видом кузины. В той самой розовой комнате. Настолько эта женщина сумела околдовать его. Она требовала все больше и больше, и отец не смел ни в чем ей отказать, лишь бы она не уходила. Однажды она потребовала любимую брошь моей матери, эту самую. Отец подарил матери луну и звезды, когда они были еще подростками. Тогда он еще не был бароном и не был богат. Да вы и сами видите, вещица недорогая. Мама очень дорожила этим подарком. Она, в память о любви, которая когда-то связывала ее и отца, всегда хранила эту брошь при себе, даже когда он поселил здесь любовницу. Мама говорила, что слишком его любит, чтобы сделать несчастным, и потому терпела ту женщину. Она повторяла нам, что наш отец — человек бурных страстей. Когда-то давно он так же страстно любил и ее. Он не властен над собой, и мы должны его понять и простить.

Теперь Эмма поняла, насколько нелепым было ее предположение, что Мэри — любовница ее мужа. Теодор ни за что не поступил бы так же, как его отец — не поселил бы любовницу в одном доме с женой. Не говоря уже о том, чтобы вообще иметь любовницу.

— Мне жаль их, — после паузы добавил Теодор. — Я не представляю, что можно так сильно любить, как мать, чтобы терпеть в доме любовницу мужа, и так сильно любить, как отец, чтобы полностью разориться, лишь бы удержать подле себя любимую женщину.

Теодор встал, снова налил себе вина, подошел к окну. Эмма видела его силуэт на фоне вечернего неба. Он ей нравился. Он тоже способен сильно любить. Любит же он свою сестру достаточно, чтобы просить за нее, и брата, чтобы прощать ему многое.

— Окончательно мою мать сломило то, что он выкрал эту брошь, чтобы подарить любовнице, — Эмма услышала злость в его голосе. — Сначала мама думала, что брошь просто закатилась ночью в щель под кроватью, но эта… женщина специально появилась перед матерью, нацепив украшение. После этого мама слегла, и буквально за две недели угасла.