Анна Рейн - Холодная

Для него.

— Означает ли это, что вы хотите удовольствия, миледи? Или, наоборот, быстрого акта? — неожиданно спросил он.

— Удовольствия, — отрывисто сказала она, очень недовольная тем, что он прекратил свои ласки на мгновение, которое требовалось, чтобы задать вопрос. Получилось очень капризно.

Он усмехнулся.

— Хорошо.

И его руки продолжили свое странствие по ее телу.

Каждая ночь начиналась с вопроса Теодора, как хочет Эмма — быстро и бездушно либо медленно и с удовольствием. Она неизменно отвечала, что желает получить наслаждение. Каждую ночь это было лишь один раз. Днем он не предлагал ей даже поцеловаться. Каждый раз, получив наслаждение, он уходил в свою комнату, а Эмма не могла найти в себе сил попросить его остаться.

Вроде бы все получалось хорошо, но не раз Эмма замечала на себе его ироничный взгляд, словно он ставил опыт и смотрел, как все складывается. Замечая этот взгляд, Эмма лишь улыбалась ему в ответ, стараясь вложить в эту улыбку всю любовь, которую испытывала к мужу. Она терялась в догадках, что он чувствует к ней, но спросить боялась. И еще она видела, что его что-то гнетет. Только, очевидно, она не тот человек, с которым Теодор мог бы поделиться своими тревогами.

Она тесно прижималась к нему. Он обнимал ее одной рукой, другой поглаживал все нежные, чувствительные местечки на теле жены, которые пропустил в процессе любовной игры ранее. Утомленная Эмма благодарно принимала его легкие ласки, зная, что скоро он уйдет к себе. Вот он вздохнул и осторожно убрал руку из-под ее головы.

— Я люблю тебя, — вдруг сказала она и сама испугалась того, что сказала. Теодор застыл на мгновение, потом все-таки встал. Он знал, что женщина наверняка ждет ответного признания. Он посмотрел на нее. Эмма прикусила губу, но смотрела прямо ему в глаза, не собираясь брать слова обратно.

— Я люблю тебя, — повторила она. Теодор отвел глаза, и Эмма поняла, что он не ответит на ее признание.

— Я знаю, что сейчас ты не любишь меня, — обратилась она к нему. Теодор кривой улыбкой признал ее правоту. — Но, может быть, когда-нибудь…

— Не знаю, Эмма, — сказал он.

— Ты… можешь остаться? — спросила она, прежде чем он успел отвернуться.

— Остаться?

— Спать со мной.

Теперь, когда она призналась в любви, попросить об этом стало гораздо легче. Вместо ответа Теодор потушил последнюю свечу и забрался под одеяло к Эмме.

— Спасибо, — сказала она, устраиваясь у него в объятиях. Он повернул голову и поцеловал ее в волосы. Эмме совсем не хотелось спать, она все вспоминала свое признание, оно беспрестанно звучало у нее в голове. Она перебирала в уме слова, которые хотела бы сказать Теодору, но мысли ее были беспорядочны, она не могла сосредоточиться на чем-то одном.

— Я должен сказать, — вдруг начал Теодор.

— Да?

— Я чувствую себя виноватым…

— За то, что не любишь меня? — грустно усмехнулась Эмма. — В этом я должна винить только себя.

— Нет. За то, что Джульетта… родилась раньше срока, за то, что она умерла.

— О, Теодор, — Эмма приподнялась на локте. — Ты не виноват. Такое случается.

Эмма вдруг поняла, что не верит собственным словам. Неужели все это время она винила мужа? Говорила себе, что виновата сама, и винила его? Себя, конечно, тоже, но про вину Теодора просто предпочитала не думать.

Теодор мрачно усмехнулся — он тоже не поверил ее словам.

— Прости меня, Эмма. Я должен был выбрать другое время для воспитания жены.

Эмма отодвинулась от него.

— Все это из-за меня, — глухо сказала она. — Если бы я на один твой вопрос ответила прямо, а не вспылила и не наговорила Бог знает что, у тебя не возникло бы необходимости воспитывать жену.

Она была отвратительна себе.

— Ты говоришь о том вечере, когда сообщила мне о беременности, а я спросил чей это ребенок?

— Да, — Эмма беззвучно заплакала от горя по покойной дочери. — Прости меня, Теодор. Я виновата гораздо больше тебя.

Он просто обнял ее, не пытаясь утешать.

— Значит, ты тоже винишь меня.

— Не больше чем себя, — честно ответила Эмма сквозь всхлипывания. — Я так глупо вела себя. Мне уже за тридцать, а я вела себя как…

— Тс-с, не надо. Все в прошлом.

«Я надеюсь, что в прошлом,» — добавил он про себя. Через несколько минут она успокоилась и затихла, крепко прижимаясь к нему.

— Может быть, у нас больше не получится… — сказала Эмма спустя вечность.

Теодор не ответил, только вздохнул.

Эмма тихонько подошла к двери лаборатории. Она не смогла бы объяснить, зачем пришла сюда. Ей просто вдруг захотелось увидеть Теодора там, где он больше всего любил проводить время.

Она постучала в дверь, не рискнув ворваться без спроса. Конечно, вряд ли Теодор занимался здесь тем же, чем однажды ночью у себя в спальне, но она понятия не имела, что за опыты он проводит у себя в лаборатории и как на них может повлиять чье-то неожиданное вторжение.

— Войдите.

Женщина неуверенно вошла в лабораторию. Она никогда не была в таких местах.

Теодор встал из-за стола, приветствуя ее.

— Эмма? Чем обязан? Что-то случилось?

Она покачала головой.

— Ничего не случилось. Я помешала?

— Нет, я читал, — он указал на книгу, лежавшую на столе. — Что привело тебя сюда?

Эмма с трудом подавила желание придумать какую-нибудь причину, лишь бы только не сказать правду. Она была недовольна тем, что в ней вообще возникло желание соврать.

— Любопытство, — призналась она, оглядываясь. Посреди комнаты стоял длинный стол, на котором была какая-то установка из стекла и непонятных ей приспособлений. Рядом россыпью лежали сверкающие и мутные камешки. Стены по обе стороны от двери были скрыты шкафами, на полках которых располагались различные приборы. В стене напротив вообще-то было два окна, но одно из них сейчас было завешено плотной темной тканью и не пропускало света. Возле другого, открытого, располагался стол, за которым и сидел Теодор, когда она вошла.

— Чем ты занимаешься? — спросила она, огибая установку и стараясь ничего не коснуться — не из боязни запачкать платье, а из опасения что-нибудь уронить и испортить. О научных экспериментах она знала мало, но ей как-то довелось слышать об одном чудаке-ученом, довольно безобидном малом, но приходившим в ужасную ярость, если кто-то осмеливался покуситься на его бесценные научные приборы. Поэтому она предпочла ни к чему не прикасаться. Даже к драгоценным камешкам, с первого взгляда безобидно лежавшим на краю стола. Они притягивали ее взор, беззастенчиво переливаясь в солнечных лучах, падавших на стол из окна.

Теодор стоял, прислонившись к своему столу и скрестив руки на груди.

— С камнями? Исследую, изучаю.

— Зачем?

Для нее драгоценные камни были всего лишь украшением и тот факт, что кто-то смотрит на них всего лишь как на предмет для изучения, привел ее в недоумение.