Анна Соколова - Царское гадание

— По этому поводу я могу нечто доложить вашему императорскому величеству! — вмешался в разговор министр двора.

— Ты? — спросил государь. — Что же, ты намерен стать конкурентом его высочества?

— Я никому верить не мешаю, — сказал великий князь, хотя в действительности любил, чтобы другие разделяли все его верования. — О чем же вы хотели доложить государю? Не о новой ли цыганке, что объявилась в Коломне?

— А вашему высочеству уже известно?

— Что же удивительного, что мне известно то, о чем вам успели доложить?

— Я не говорю этого, ваше высочество. Я осмелился только спросить, изволили ли вы сами быть у этой цыганки?

— Да, я был у нее и буквально поражен всем, что она сказала мне.

— Она, вероятно, знала, кто ты, — улыбнулся государь, который, напротив, очень мало верил во все чудесное и своим положительным умом любил все определять прямо и строго логично.

— Если и так, то, во всяком случае, то, что она сказала мне, поразительно. Она говорила мне о таких вещах, которые никому известны быть не могут.

— Даже мне? — спросил государь улыбаясь.

— Нет. Тебе и мне только! — ответил великий князь.

По выразительному лицу государя как бы тень проскользнула. Он понял, о чем говорил его августейший брат. Это был предмет, которого он сам никогда не касался и которого касаться никому не позволял.

— Ты один был у этой цыганки? — спросил государь.

— Нет, я был у нее с Мещерским, но входил к ней и беседовал с нею, конечно, наедине.

— И она действительно хорошо гадает?

— Она не гадает, а прямо смотрит и говорит… только на руку слегка взглядывает. Это нечто поразительное, — сказал великий князь, слегка вздрагивая.

— А где она живет?

— В Коломне, на Псковской улице, в доме секунд-майора Прокофьева, по полицейским книгам это пятнадцатый номер.

— Что же она — приезжая?

— Не знаю, право. Я ее об этом не спрашивал.

— Надо спросить об этом Бенкендорфа, — сказал государь.

— Ах нет, пожалуйста, не впутывай сюда своих жандармов. Я сказал ей, что гарантирую ей полную неприкосновенность, а свое слово я привык держать. Скажи мне, что ты не хочешь, чтобы она продолжала свое ремесло, или что ты требуешь, чтобы она совсем уехала из Петербурга, и это будет обязательно исполнено, но только мне это скажи, а не Бенкендорфу!

— Да я и не думаю изгонять ее из столицы. За что, если она зла никакого не делает? Напротив, я сам хочу съездить к ней.

Министр двора насторожился. Это, видимо, в его расчеты не входило.

Государь сразу понял это.

— Я требую, — строго сказал он, — чтобы до тех пор, пока я сам не побываю у этой гадалки, никто из моей свиты или из приближенных ко мне лиц не посещал ее. Если я узнаю о чем-либо подобном, то лицо, ослушавшееся меня, немедленно получит чистую отставку.

Все знали непреклонный характер и непреклонную волю государя. Поэтому министр низко опустил голову, а на живом, хотя и некрасивом лице Михаила Павловича выразилось полное удовольствие.

— Псковская улица, пятнадцать? — переспросил государь.

— Так точно, ваше величество, — ответил министр.

— Да, хочешь, я сам тебя довезу? — спросил великий князь. — Я не войду, войди ты один. Я только до дома ее тебя довезу.

— Отлично, поедем! — согласился государь. — Сегодня вечером, хочешь? Сегодняшний вечер у меня совершенно свободен. Маленький полковник ведь завтра выходит? — спросил он, обращаясь в сторону министра.

— Так точно, ваше величество!

— Поменяемся? — рассмеялся государь, обращаясь к брату. — Ты меня сегодня к гадалке свези, а я тебя завтра с маленьким полковником познакомлю. Согласен?

— Нет, не согласен, — ответил великий князь таким недовольным тоном, что государь поневоле рассмеялся.

— Ну как знаешь, не езди, пожалуй! Только я тебе этого полковника гусарского на съедение не отдам! Это уж как ты там хочешь. Его права и его ментик я лично защищу от твоих нападок.

Михаил Павлович с улыбкой пожал плечами. Он был уже побежден. Он видел и понимал, что мимолетный каприз его державного брата принимает все размеры маленькой вспышки страсти, и стушевался перед этой фантазией, как привык стушевываться перед всем, касавшимся обожаемого брата.

В тот же вечер государь вместе с великим князем Михаилом Павловичем в маленьких одиночных саночках направлялся в глухую в то время Коломну.

Кучер государя, привычный к его капризным экскурсиям, не удивился, когда ему отдан был приказ везти своих державных господ в отдаленную, глухую часть города, к церкви Михаила Архистратига. Там великий князь приказал свернуть влево, на улицу, расположенную прямо против храма, и остановиться перед домом секунд-майора Прокофьева.

Дом был небольшой, одноэтажный, с широкими, наглухо запертыми деревянными воротами.

На углу стоял будочник с алебардой. Великий князь подозвал сермяжного героя, который при виде гвардейского мундира застыл в трепетном ожидании.

— Обойди и вели отворить ворота! — приказал великий князь.

Государь остановил его.

— Не надо! — сказал он по-французски. — Чем меньше мы будем заявлять требований, тем лучше.

— Ей это не помешает нас узнать сразу! — заметил великий князь.

Тем не менее кучеру велено было остановиться на улице, и оба высокопоставленных посетителя пешком прошли до квартиры гадалки.

Флигель, в котором она помещалась, был в углу довольно просторного двора и отличался относительным благоустройством. Дверь ее была обита чистым сукном, у входа горел фонарь. Все говорило об известной степени культуры. В то время звонков у дверей простых и сравнительно дешевых квартир еще не полагалось; для того чтобы войти в квартиру, довольствовались первобытным стуком в дверь. Постучали и высокие посетители.

На стук появилась старуха, повязанная платком со спущенными назад концами, как обыкновенно повязываются цыганки.

— Вам кого? — осведомилась она.

Они не успели ответить, как из внутренних комнат раздался резкий голос, крикнувший:

— Впусти, Заремба! Этих гостей никто не смеет не впустить.

Старуха молча и покорно открыла дверь.

— Шире открывай, шире! С почетом принимай! — послышался тот же резкий, гортанный голос, с заметным иностранным акцентом.

Великий князь бросил торжествующий взгляд на брата. Государь пожал плечами. Но он не был еще убежден; он заподозрил чью-нибудь интригу, и его подозрение пало на Волконского.

— Пойдем! — коротко сказал он брату.

Они оба двинулись вперед, предводительствуемые старухой, и на пороге их встретила другая старая женщина, резко отличавшаяся от первой. Насколько та была проста и как-то заурядна, несмотря на свое довольно типичное лицо, настолько эта казалась тонкой, хитрой и выдавалась какой-то деланной, картинной эффектностью. Она была вся задрапирована в длинный полосатый плащ, такой, в каких евреи совершают свои молебствия. На голову ее был картинно наброшен ярко-красный платок. В черных, но тонких и стройных руках она держала маленькую золотую тросточку. Она встретила высоких посетителей на пороге своей комнаты и низко поклонилась им.