Эльза Вернер - Руны

Наконец Бернгард прервал молчание.

— Не мешает подумать о возвращении домой, Сильвия, — напомнил он сестре, — до Альфгейма часа два ходьбы; погода едва ли продержится так долго, а тебе нечего надеть…

— У Рольфа мой зонтик и плащ, — перебила она. — Они вполне защитят меня.

— Они пригодятся, надо ждать проливного дождя. Где ты оставила егеря? Вероятно, при входе в Исдаль? Я хочу проводить тебя, дорога по берегу Рана скользкая… Пойдем!

Сильвия встала, но на ее губах играла легкая насмешливая улыбка.

— Значит, тебе надо, во что бы то ни стало прогнать меня с этого места? Ты один имеешь право тут быть?

— Что это тебе пришло в голову? — воскликнул Бернгард. — Я и не думал…

— Гнать меня? Но ты очень хочешь, чтобы я ушла. Ты, наверно, желаешь остаться наедине со своим таинственным рунным камнем? Когда я подошла к тебе, ты был погружен в его созерцание, и, разумеется, присутствие такого профана, как я, мешает тебе.

Бернгард не ответил. Шутка, очевидно, задела его. Когда же девушка сделала вид, что желает еще раз взглянуть на руны, он быстрым движением стал между ней и камнем, точно хотел закрыть его собой.

— Право, Бернгард, ты, кажется, суеверен! — насмешливо воскликнула она. — Ты веришь старой народной сказке, она для тебя какая-то святыня! О, это прелестно!

— Не смейся, Сильвия! Тут не над чем насмехаться. — На его лице появилось выражение не то гнева, не то горя.

Всякая другая женщина отказалась бы от шуток, но в Сильвия проснулась ее страсть мучить, ее старая вражда детских лет. Наконец-то она нашла слабое место у этого неуязвимого человека!

— Какой ты сердитый! — продолжала она насмехаться. — Точь-в-точь громовержец Тор собственной персоной! И стоишь передо мной так, как будто собираешься защищать его последнюю волю ценой жизни. Ведь, кажется, прочитать эти таинственные руны все равно невозможно. Только тому, кто угадает заветный час и произнесет заветное слово, они раскроют свои секреты, станут понятны, и он прочтет в них свою судьбу. Ты видишь, я посвящена в тайну саги. Может быть, ты уже вопрошал судьбу и прочел надпись?

Она взглянула на него загадочными глазами, о которых никогда нельзя было сказать — ласкают они или же угрожают.

— Нет, — резко ответил Бернгард, — но я знал человека, который прочел ее.

— А! И что же он вычитал?

— Смерть!

Это страшное слово должно было прекратить всякие насмешки. Шаловливая веселость Сильвии исчезла, на нее повеяло холодным ужасом. Однако она сразу же восстала против этого непривычного чувства, и тихий смех, милый, но в то же время оскорбительный, опять слетел с ее губ.

— Ты хочешь напугать меня своими страшными сказками, как пугал в детстве, описывая бурю? — воскликнула она. — Ну, нет! Ты не достиг цели; напротив, во мне проснулось желание самой когда-нибудь испытать бурю, и теперь ты только сделал сагу еще интереснее. Я вовсе не создана для «мечты и веры в волшебство», как называет это принц Альфред, но ведь настоящие чары покоряют и неверующих. Будем надеяться, что Тор окажется настолько галантным, что позволит мне прочесть что-нибудь получше, чем то, что он определил твоему приятелю. Боже мой, какое у тебя страшное лицо! Право, сегодня к тебе опасно приближаться. На всякий случай я запасусь талисманом.

Сильвия нагнулась, собираясь выдернуть пучочек мха у подножья скалы, но Бернгард схватил ее за руку и отдернул назад, запальчиво крикнув:

— Не тронь! Не дотрагивайся до камня! Это кровавые руны; здесь, на этом месте, погиб мой отец!

Девушка с ужасом отшатнулась.

— Дядя Иоахим?

— Он лежал на этом мху весь в крови, глядя неподвижными, мертвыми глазами вверх. Последним, что он видел, были эти знаки.

— И ты… ты говоришь мне это только теперь?

— Tы вынудила меня к этому… Ну, что же? Ты будешь и теперь шутить над этим?

Сильвия побледнела и боязливо отошла дальше.

— А мой отец… знает это? — спросила она.

— Нет. Ему известно только, что его брат лежит на рансдальском кладбище. Это место знаем только я и Гаральд Торвик; мы подняли отца и снесли вниз.

— С ним случилось несчастье на охоте, я знаю, — тихо сказала Сильвия. — Ты был при этом?

Бернгард угрюмо покачал головой и отвернулся.

— Нет, я бродил с ружьем внизу, в лесу. Гаральд, направившийся сюда, в Исдаль, прибежал отсюда сломя голову и позвал меня к отцу… уже мертвому.

Слова срывались с губ молодого человека едва слышно, с усилием, а слышавшаяся в них дрожь была не горем, а глухим гневом. Десять лет прошло с того дня, когда его кумира не стало, когда он узнал, что отец, бывший для него всем, ушел из этого мира добровольно и бросил его одного, но он до сих пор не мог относиться к этому спокойно.

Все громче ревел и грохотал водопад. Ветер ворвался в долину и с протяжным свистом пролетал вдоль ее скалистых стен. Окрестная пустыня вдруг проснулась и наполнилась жуткой жизнью; в этом свисте, шипенье и реве точно слышались голоса призраков, которые хрипло шептали о чем-то. Нельзя было разобрать, что они говорят, но в них чувствовалось дыхание смерти и уничтожения.

Бернгарду эти звуки были знакомы, он достаточно часто слышал их, приходя на место, где умер его отец, но и Сильвия с безмолвным ужасом вслушивалась в эти голоса стихии, говорившие с ней на незнакомом ей языке. Наконец она как-то робко, тоскливо проговорила:

— И он умер один! Хотя бы ты был рядом в его последний смертный час!

Бернгард стиснул зубы; для него слова Сильвии были пыткой. Он хотел во что бы то ни стало прекратить разговор и с этой целью опять ответил прежним резким неприязненным тоном:

— Оставь это! Ты даже не знала его; какое тебе дело до того, как он умер?

— Он был единственным братом моего отца.

— Осужденным, отвергнутым! Его имя вспоминалось в семье не иначе как имя погибшего человека. Конечно, твой отец рассказывал тебе об этом. Он ведь с такой любовью относился к своему единственному брату! Именно он хотел принудить молодую, горячую голову, необузданно рвавшуюся на свободу, надеть на себя цепи рабства в тихом, почтенном Гунтерсберге! Он обрек моего отца на несчастный брак, и он же постоянно настраивал родителей против их бывшего любимца! И он достиг цели, он…

— Не смей ничего говорить против моего отца! — остановила его Сильвия. — Он старался спасти брата для семьи и родины, равно как старался спасти и тебя. Вы не захотели; это ваше дело, но вы не смеете упрекать его в чем бы то ни было!

Бернгард никак не ожидал от нее такого рьяного заступничества, однако тотчас же коротко и презрительно усмехнулся.

— Вероятно, мне следует благодарить его за «отеческое попечение»? Я был свободным мальчиком, выросшим на море и в горах, я не знал ни оков, ни стен; он посадил меня в ротенбахскую тюрьму, в это образцовое шлифовальное заведение, где диких птиц превращают в ручных, порой даже путем насилия. Он позаботился о том, чтобы я испытал эту силу, но ручным я не стал; и только научился молчать и ждать, когда пробьет мой час. Твой отец всегда считал себя всемогущим; каждому он навязывал свою волю, но потерпел поражение при столкновении со мной и с моим отцом, не пожелавшим преклоняться перед своим братом, а я не преклоняюсь перед министром, продолжающим повелевать и стремящимся вместе со своей страной заправлять половиной мира. Он уже почти достиг этого; во всем мире, где только представлена Германия, представлен он. Ты можешь гордиться своим отцом!