Эльза Вернер - Руны

Братья пожали друг другу руки. Генрих сел в лодку, отходившую на «Фетиду», а Христиан остался один на опустевшем берегу.

Он всеми силами старался чувствовать радость, но перед глазами стояло лицо его капитана, и он прочел на этом лице немой упрек. Он горько всхлипнул, вытащил клетчатый платок и провел им по глазам; но это не помогло, ему стало даже еще грустнее. И вдруг этот семнадцатилетний парень залился слезами и заревел, как настоящий мальчишка.

Это продолжалось довольно долго, но когда Христиан успокоился, это был уже будущий корабельный юнга германского флота; он вытянулся во фронт и повернулся в сторону «Фетиды», флаг которой гордо развевался на ветру. Теперь это был уже его флаг, отныне и он принадлежал флоту. И, хотя его глаза еще были мокрыми от слез, он громко кричал в ту сторону ликующее «ура!».

Бернгард стоял со скрещенными руками, прислонившись к мачте своего судна, и смотрел прямо перед собой. Итак, и Христиан хочет бросить его, а ведь как охотно, с какой радостью он поехал с ним тогда! Он не мог больше выносить хорошую жизнь среди чужих, его тянуло домой, хотя его домом в будущем должны были стать лишь военные суда. Правда, под родным флагом всюду была германская земля, а на мачте «Фреи» развевались иностранные цвета. Христиан был всего лишь подчиненным, его положение исключало возможность быть с ним на короткую ногу, но все же свежее, веселое лицо юноши и его трогательная привязанность были для Бернгарда частицей родины; теперь он и с этим расставался навсегда!

Было уже довольно поздно. Нордкап остался позади на расстоянии нескольких дней пути, и солнце в этих широтах опять заходило, хотя и на короткое время. Оно уже опустилось за горизонт, но в городе и его окрестностях было еще светло как днем. Море было спокойным, почти неподвижным, только легкий ветерок, чуть шевеливший вымпелы судов, изредка рябил его тихую поверхность; небо над морем казалось чуть зеленоватым, а воздух был необыкновенно прозрачным и чистым.

«Фетида» стояла довольно далеко за бухтой, но ее флаг, мачты и реи отчетливо вырисовывались на светлом фоне неба. Мимо проплыла лодка, на которой находился Генрих и другие моряки с «Фетиды»; они весело пели немецкую песню, которая часто звучала и на «Винете». В бухте, у самого города, на якоре стоял «Орел». Там виднелась высокая фигура министра; он ходил взад и вперед, беседуя с командиром «Фетиды», а в кругу офицеров белело платье Сильвии. Курт тоже был там. Иногда среди глубокой вечерней тишины оттуда доносились отдельные звуки, смех, говор, тосты. По-видимому, там веселились.

Это были дети одной страны. Они никогда раньше не видели друг друга и через несколько часов должны были снова разойтись в разные стороны, чтобы, может быть, больше никогда в жизни не встретиться; но они были своими друг для друга, их связывала родина, а Бернгард, одиноко стоявший на своем судне, казался сам себе каким-то отверженным. Он не принял приглашения на «Орел», потому что не хотел прочесть на лице своего дяди немой, презрительный вопрос: «Что тебе здесь надо? Мы здесь среди своих!» И нужно же было Христиану именно сегодня |явиться со своей просьбой отпустить его, со своим захватывающим описанием последней зимы, когда он чуть не умер и был готов бежать, куда глаза глядят! Как будто его капитан не переживал так же на протяжении тех одиноких зимних ночей! Только он признавался в этом.

Общество на яхте стало расходиться; офицеры возвращались «Фетиду». Скоро приехал и Курт и стал рассказывать об импровизированном празднестве.

— Праздник вышел просто блестящий. Дядя был сама любезность. Правда, офицеры усердно чествовали его и обращались ним как с каким-нибудь монархом. Сильвия, разумеется, воспламенила сердца всех молодых людей. Она в самом деле была восхитительна.

— А Зассенбург?

— Как всегда был любезен и вежлив, но, мне кажется, он порядком заскучал в этой сутолоке. Он скованно чувствует себя в обществе и на празднествах, они ему больше не по вкусу. Будущая супруга опять втянет его в светскую жизнь. А почему тебя не было?

— Зачем же мне было идти туда? — спросил Бернгард. — Я чувствую себя чужим в вашем кругу.

— Но ты был в нем своим как офицер и вышел в отставку с соблюдением всех приличий. По крайней мере, на «Фетиду» ты мог спокойно поехать, тебе нечего было бояться намеков дядюшки.

Бернгард промолчал, он не мог сказать, что боялся воспоминаний. Вместо ответа он спросил:

— Ты, конечно, извинился за меня на «Орле».

— Да, я все свалил на визит к консулу и сказал, что ты явишься завтра утром на четверть часа.

— Конечно, придется явиться, ведь завтра утром мы уходим. Нам остается посмотреть еще два интересных места, я непременно должен показать их тебе. Ты же знаешь нашу программу. Я полагаю, через неделю мы будем в Бергене.

— В самом деле? — произнес Курт как-то странно протяжно. Он обеими руками ухватился за барьер и как будто вглядывался в «Фетиду». Вдруг он проговорил не оборачиваясь:

— Бернгард, я хотел предложить тебе…

— Что именно?

— Что бы ты сказал, если бы мы… ну, если бы мы отправились отсюда прямо в Дронтгейм?

— Ты хочешь?

— Я не хочу, а должен! — вдруг вскрикнул молодой моряк. — Я долго боролся с собой, но, с тех пор как встретил в Нордкапе Филиппа и узнал его планы, я не знаю покоя. Ради Бога, не таскай меня по своим интересным местам! Все равно я ничего не вижу. Одним словом, я должен попасть в Дронтгейм, хотя бы мне пришлось добираться туда вплавь. Ну, смейся же надо мной!

Но друг не стал смеяться, а только проговорил вполголоса:

— Значит, вот до чего дошло!

— Да, вот до чего дошло! — подтвердил Курт с каким-то нервным смешком. — Как подумаю, что этот хвастунишка Филипп может выхватить у меня из-под носа такую милую девушку, а я сижу здесь, на «Фрее», и пальцем не шевелю, хотя бы для того, чтобы отшлепать его по обеим щекам, — то ну их к черту и гордость, и упорство! Все это вздор, когда на карту поставлено счастье. Пойду еще раз на приступ!

— Я это давно знал, только не решался затрагивать этого вопроса; ты только нагрубил бы мне. А теперь ты позволил Филиппу опередить тебя; вероятно, он уже там.

— Не побежит же он прямо с парохода свататься! — в ярости крикнул моряк. — Со своим ужасным норвежским языком, которого ни одна душа не разберет, он недалеко уйдет, а тем временем приеду я… Так едем в Дронтгейм?

— Едем, и если будет попутный ветер, то через два дня будем там.

Курт глубоко вздохнул. Было видно, как трудно далось ему это признание. Теперь, когда он высказался, к нему вернулась его прежняя самоуверенность, и он твердо сказал:

— Все-таки эта маленькая Инга любит меня немножко, я знаю, что любит, и рассчитываю на это. Итак, вперед! Пойдем вниз?