Элен Фишер - Свет во тьме

— Я люблю тебя, — прошептала она.

Дженни испуганно смотрела в щелку, как ее мать направилась к двери. И тут она все поняла.

— Мама, не надо! Мама!

Мать с трудом открыла дверь, прижатую порывом ветра, и ушла в бурю.

Несмотря на наказ матери, Дженни отодвинула стол, побежала к двери и закричала. Прислонившись к косяку, она схватилась за ручку двери, чтобы ее не вынесло ураганным ветром из относительно безопасного дома.

— Мама, вернись! — кричала она, но ветер относил ее слова в сторону.

Вряд ли мать услышит ее в этой буре, впрочем, она вряд ли вообще хотела ее услышать. По-видимому, она уже все решила. Дженни с ужасом увидела, как огромная ветка дерева грохнулась о землю прямо рядом с матерью.

А та все шла и шла, наперекор страшному ветру, прямо к небольшой речушке, которая уже вышла из берегов из-за сильного дождя и бешеного напора воды. Дженни знала, что мать не умеет плавать; правда, и опытный пловец не смог бы удержаться на поверхности в таком стремительном потоке. Доковыляв до бурлящей воды, мать упала и исчезла из вида.

Истерически рыдая, Дженни ухитрилась захлопнуть дверь и, спотыкаясь, прошла через комнату. Подвинула стол, натянула на голову одеяло и свернулась в большом камине, стараясь не слышать ужасающих завываний ветра и забыть страшную картину самоубийства матери. Она пыталась заснуть, но в редкие минуты затишья ей казалось, что ее преследуют злые волки или темные воды реки набегают на их домик. Всю ночь завывала буря, только к рассвету ветер утих, и Дженни забылась в тревожном сне.

Проснувшись, она увидела яркое солнце, что светило через огромную дыру в крыше. Выбравшись из дома, девочка пошла на поиски рабов. Они исчезли, скорее всего, воспользовались ситуацией и сбежали.

В рваном платье, понимая, что теперь она одна на всем белом свете, без родителей и брата, Дженни отправилась к таверне своего дяди.

Закончив этот грустный рассказ, Дженни почувствовала, что ее щеки мокры от слез. Грей смотрел на нее с ужасом, но в глазах его светилась жалость. Он нежно взял ее за руку.

— Не плачьте, дорогая, — сказал он ласково.

При этих словах у Дженнифер сдавило горло, и она отвернулась, ибо воспоминания о семье, которые она хранила глубоко в себе, расстроили ее.

— И после этого я была совсем одна, — призналась она хриплым шепотом. — У меня не было никого, совсем никого. Как-то раз я нашла в лесу щеночка — мне всегда хотелось собаку, — но дядя утолил его. Сказал, что не станет тратить деньги на лишний рот.

— Мне так жаль вас, — тихо прошептал Грей, поглаживая ее руку. — Напрасно я просил вас рассказать мне эту историю, но я не представлял себе… я заставил вас переживать в то время, когда вы особенно нуждаетесь в отдыхе. Мне очень жаль, Дженнифер.

— Я в полном порядке, — ответила она неожиданно спокойным голосом. — Все это было давно. Я забыла… — Она помолчала. — Но как я могу забыть их? Мне их так не хватает. Не хватает…

Ее голос вдруг оборвался, и Грей, к своему огромному удивлению, притянул ее к своей крепкой груди и дал ей выплакаться как ребенку.

Наконец она подняла глаза и удивилась, что лицо его было не таким жестким, как всегда, на нем читались симпатия и сочувствие. На миг ей показалось, что с ней тот кроткий мужчина, который ухаживал за нею во время болезни, не отходил от нее трое суток и спал в кресле, когда она была в лихорадке.

— Я больше не буду плакать, — произнесла она твердо. — Моя мать была нежной и доброй, но все это уже в прошлом. Нельзя так сильно ворошить прошлое.

Грей почувствовал смену ее настроения, и добрый, мягкий человек, которым он был недавно, исчез и уступил место всегдашнему язвительному плантатору.

— Ваша мать, — сказал он жестко, — поступила очень эгоистично.

Дженнифер было хорошо в его крепких объятиях, но последние слова обидели ее. Она с негодованием возразила:

— Моя мать не была эгоистичной!

— Значит, она была целиком поглощена собой, — безжалостно повторил Грей. — Бросить испуганного ребенка во время урагана! Оставить вас на произвол своего брата, зная, как он жесток! Верно, она испытала много горя, но это не оправдывает ее поступок.

— Она очень любила и отца, и брата, — резко возразила Дженнифер. — И была безутешна после их смерти.

— Нет, это эгоизм, — с горячностью произнес Грей. — Потеряв их, она думала только о себе. Разве она не видел, как вам было больно?

— Может быть, вы и правы, — уступила она. — Она думала только о себе и о том еще, как теперь будет пуста ее жизнь. Это не было любовью, она испугалась одиночества.

Грей покраснел при этих словах, поняв, что они могут быть отнесены к нему так же, как и к ее матери.

— Так вы подразумеваете, что я не любил Диану? — моментально ожесточился он.

— Я не имела в виду Диану, — ответила Дженнифер, заметив гневный блеск в его светлых глазах.

— В самом деле?

— Если хотите знать правду, — продолжила она, — я допускаю, что тогда вы любили Диану. Но теперь… теперь вы любите только ее память. Мне кажется, что любовь должна меняться и расти, иначе это не любовь.

Грея одолевало импульсивное желание выпустить ее из своих объятий, встать и уйти из комнаты, но он тем не менее заставил себя выслушать все, что она хотела сказать.

Многое из того, что она наговорила, было, правдой. Его любовь к Диане, любовь юноши к красивой женщине, с годами превратилась в обожествление, будто Диана была соткана из света и поэзии, а не из плоти и крови. Разумом, а отнюдь не сердцем он, правда, понимал, что она не богиня, а простая смертная.

Призрак Дианы не шел ни в какое сравнение с женщиной, которую сейчас он обнимал.

Дженнифер была крепкой, живой и изящной, почти невесомой в его объятиях, к тому же ее твердый молодой сосок сейчас упирался ему в грудь. Ее золотистые волосы каскадом струились по спине, легонько щекоча ему руки. Им овладело мощное, болезненное желание.

Совсем другое, неведомое доселе желание. Он занимался любовью с женщинами только для того, чтобы утолить потребности своего тела, а вот душевные порывы были ему неизвестны. Он в первый раз понял, что хочет Дженнифер. Причем хотел ее всю — изящное, слегка округлившееся тело, красивое лицо, ее живой ум. Он хотел слушать ту музыку, которую она слышит, и больше всего желал, чтобы она хотела его точно так же.

Дженнифер была реальностью. А Диана — нет. Больше нет.

Он вдруг испугался, что стоит ему приподнять ее подбородок, прижаться губами к ее мягкому, податливому рту, как он тут же опрокинет ее на подушки и займется с ней любовью, пока она не закричит от наслаждения. В его мозгу родились неправдоподобные эротические видения, когда он прижал ее к своей груди.

К несчастью, Дженнифер была слаба, она все еще поправлялась после недельной болезни. Невероятным усилием воли он разжал свои объятия и поднялся. Она в смущении глядела на него снизу вверх, озабоченная его долгим задумчивым молчанием.