Пола Маклейн - Парижская жена

— Да, мы собирались отсутствовать год, — сказал Эрнест Гертруде в наш первый визит к ней после возвращения, — но четыре месяца в Канаде равносильны году.

— Главное — вы покончили с журналистикой, — подытожила Гертруда. — Пришло время напрячь силы и написать то, что вы должны.

— Видит Бог, я готов, — сказал Эрнест и выпил еще рюмку грушевой наливки.

Я наблюдала за Алисой, пока эти двое беседовали, делясь друг с другом уверенностью и воодушевлением. Она будто сжалась и ушла в себя, и я задалась вопросом: рада ли она возвращению Эрнеста? Возможно, в наше отсутствие она привыкла к тому, что подруга принадлежит только ей. Конечно, рядом с Гертрудой всегда был кто-то, ждущий ее совета и признания, но в ее общении с Эрнестом присутствовала особая глубина — они были словно близнецы, разговаривающие на своем языке и слушающие только друг друга. Я это тоже чувствовала, и хотя временами меня задевала эта внутренняя связь, но я вряд ли помнила, что значит быть одинокой. Ребенок нуждался во мне и полностью заполнял мою жизнь. Это мой голос он вбирал в себя, ритм моих качающих рук убаюкивал его, как и нежные поглаживания, когда он просыпался ночью. Я была ему жизненно необходима — и Эрнесту тоже. Теперь я стала мотором семьи.

Конечно, материнство может быть изнурительным. Я постоянно недосыпала; иногда у меня не было сил помыть голову или съесть что-нибудь, кроме куска хлеба с маслом. Но когда Бамби сосал грудь, вцепившись кулачком в мой халат, и неотрывно смотрел на меня кроткими бездонными глазками, словно я центр мироздания, мне хотелось таять от нежности. Потом после дневного труда приходил Эрнест, у него был взгляд человека, долгое время находившегося в одиночестве и погруженного в себя, и я опять чувствовала себя нужной. Он ощущал потребность во мне и в Бамби, без нас он не смог бы вывернуть себя наизнанку и, тем не менее, сохранить цельность.

Семейная жизнь ясно ощущалась нами в конце дня, когда мы оставались одни, черпая силы из нашего воссоединения. Но с богемным Парижем отношения складывались с трудом. Гертруда и Алиса были милы с Бамби. Они подарили ему сверкающую серебряную погремушку и вязаные пинетки. Когда пришло время его крестить, они принесли шампанское и миндаль в сахаре, а Гертруда даже согласилась быть крестной матерью. Но, похоже, не все наши друзья понимали, как теперь, когда мы обзавелись ребенком, вести себя с нами. Паунд и Шекспир иногда заходили вечерком пропустить по стаканчику или встречались с нами в кафе, если удавалось с кем-то оставить Бамби, но Паунд ясно дал нам понять, что присутствие в его студи и детей не приветствуется. Не из-за шума или возможного беспорядка — просто из принципа. «Мне они неинтересны, — объяснил он. — Не обижайся, Хэдли».

Однако именно он помог найти нашу вторую квартиру в Париже, что было задачей не из легких. Доллар потерял свои позиции по отношению к франку, чего мы по своему неразумению не предвидели. Мы жили скромно и собирались продолжать в том же духе — деньги, отложенные на два месяца, растягивать на три, — но плата за квартиру резко возросла. Когда нашли подходящее жилье, цена аренды была втрое больше той, что просили на улице кардинала Лемуана. Но пришлось платить. Деньги за первый месяц мы отдали с тяжелым вздохом, поставили коляску Бамби во дворе рядом с кучей угля и назвали это место домом.

Квартира на улице Нотр-Дам-де-Шан располагалась над лесопилкой, некоторые из наших друзей вскоре стали называть ее «жилищем плотника». Шум и пыль из склада древесины подчас очень угнетали, и все же здесь нам нравилось больше, чем в прежней квартирке над танцевальным залом. По соседству жили Гертруда и Алиса, рядом был Люксембургский сад, а в нескольких шагах бульвар Монпарнас и множество прекрасных кафе.

Раньше Эрнест чувствовал неприязнь к писателям, работавшим в кафе, и называл их жуликами, желавшими быть на виду, но теперь он тоже частенько писал там. В какой-то степени из практических соображений. Эрнест нуждался в тишине и покое, а у Бамби в это время стали резаться зубки, и он много капризничал. Начав работать в «Клозери де Лила», муж с удивлением обнаружил, что ему больше нравится писать там, чем в полном одиночестве у себя в комнате — «исходить испариной в тишине», как он это называл. Здесь было теплее и приятнее. Друзья знали, где его можно найти, и после окончания работы всегда находился кто-то, с кем можно было завести интересный разговор или просто выпить.

Иногда Эрнест говорил, что собирается снова писать роман, но никак не нащупает нужную тему. Он все больше понимал, что черновик, утраченный вместе с прочими рукописями в украденном чемодане, был не тем романом, который ему хотелось написать, хотя он много над ним работал. Однако он еще не решался снова приступать к такой большой и трудоемкой работе. Лучше подождать, а тем временем писать рассказы. «О том, что я действительно знаю — что у меня в печенках сидит».

Когда он это сказал, я призадумалась, а что я знаю сама в том смысле, который подразумевал муж. Ответ был только один — Эрнеста и Бамби, нашу совместную жизнь. Я понимала, это звучит постыдно и старомодно и признаться в этом любой женщине в кафе на Монпарнасе означало быть высмеянной и изгнанной оттуда. Предполагалось, что следует иметь собственные идеи и цели, жаждать нового опыта — разного свойства. Но я ничего не жаждала и была всем довольна.

Не одна цель присутствовала в моей жизни. Дни мои были богаче и осмысленнее. Бамби становился хорошеньким малышом, мы гуляли каждый день, иногда по два раза в день, и нас часто останавливали его обожатели, затевавшие разговор. Мой французский был по-прежнему плох, но веселый, довольный ребенок — прекрасный стимул даже для односторонней беседы. Его нежное воркование приносило нам много даров на рынке — то яблоко, то грушу, и даже когда я иногда приносила его в кафе, чтобы пообедать вместе с Эрнестом, никто не оставался к нему равнодушным. Кто-то из наших друзей мог пребывать в недоумении, но незнакомые неизменно были очарованы.

Весной Паунды, как обычно, уехали в Рапалло, но даже оттуда Эзра сумел договориться о работе для Эрнеста у Форда Мэдокса в качестве заместителя редактора «Трансатлантик ревю». У Форда был темный и тесный офис на набережной д’Анжу, туда и направился Эрнест в начале февраля в поношенных туфлях и потертой кожаной куртке с плешью на плече. Денег там не предвиделось, но он хотел получить редакторскую практику и приобрести знакомства. Форду он этого сказать не мог, потому что не терпел роли второй скрипки, особенно когда ничем не мог доказать свое превосходство. Роман Форда «Хороший солдат» приняли на ура. Он написал еще несколько романов и, кроме того, опубликовал Йейтса, Томаса Харди, Джозефа Конрада и других в журнале «Инглиш ревю», который издавал раньше. Этого уже вполне хватало, но Форд также был джентльменом, имел деньги и родословную — сочетание, бесившее Эрнеста. После встречи он вернулся домой, проклиная вкусы Форда, которые настолько тянут того назад, что он вот-вот грохнется на задницу.