Александр Селисский - Трофим и Изольда

– Костя говорил, что политический строй в нашей семье – догократия.

– А Реро как относился к Косте?

– Как к родному брату.

Трофим хмыкнул.

– Это вы зря. Костя с ним разговаривал. И Реро внимательно слушал.

Пёс, видимо обдумав происходящее, спрыгнул с тахты и упёрся носом гостю в бедро. Как вчера Брюсову.

– Он вас признал, – сказала Маша. – Погладьте его, он любит внимание. Но ботинка не трогайте.

Трофим погладил собаку и сел. Маша, с удовольствием отложив книги, принесла завтрак.

– Чай утренний, – сказала она. – Без папиных фокусов. Знаете рецепт ребе?

– «Евреи, не экономьте заварки?»

– Вот именно.

Им было весело.

– Маша, – сказал Трофим, – что у вас теперь обсуждают? Написан ли «Онегин» прозой?

–Ну, это когда ещё было! Дядя Илья чудил. А про «Адамов» Костя рассказывал?

–Тоже дядя Илья?

–Костя сам написал и подсунул. Ох! Как он там... Кроме снимков, ничего не прислал. «Адамы. А дамы?»

Оба радовались чему-то совершенно непонятному. А может, понятному, но только им.

– Обсуждений теперь нет, и народу в доме убавилось, – сказала Маша. У папы неприятности и не все, что считались друзьями, продолжают к нам ходить. Но вы-то не испугаетесь? Тем более, уже вляпались.

– А что произошло?

– Вечером узнаете, – сказала Маша. – Днём книги читайте.

– Нет, побегу искать работу. Волка ноги кормят.

– Вы не похожи на волка, – сказала Маша неожиданно серьёзно. – Тогда до вечера.

– Ага. До...

У двери обернулся. Маша смотрела вслед. Подняла руку, слегка покивала пальцами. Отложить поиски на завтра? Может быть... Нет, надо заниматься делом остальное потом. Тоже поднял руку и тоже покивал. Улыбнулись друг другу. Оглядел ещё раз афишу, вздохнул, сам не поняв почему. Вспомнил сон и печальные глаза Кости. Привидится же! Улыбнулся, повторил: – «до вечера...» И вышел.

Улица состояла из единственного квартала, зато был он широк, и асфальт на мостовой дивно чист, и гладок. Половину квартала заняли трёхэтажные особняки, построенные в начале столетия и похожие на элегантных мужчин в костюмах «тройка». Крыши на них блестят как шляпы «котелок» и кажется, даже, чуть сдвинуты на бровь. В парадных окна по этажам парами, овальные стёкла похожи на пенсне, а водосточные трубы висят часовыми цепочками. Остальные полквартала заняло дитя ранней гигантомании – дом всего-то шестиэтажный, зато в длину вытянут до перекрёстка. Фасад в карнизах и пилястрах, затейливые балкончики с перилами на фигурных опорах. У трёхэтажных ворот собралась небольшая толпа. Трофим тоже остановился. Все смотрели во двор, там ждали два похоронных автобуса. Гроб уже выносили из парадного провожающие с траурными венками, их было немного и почти все пожилые.

– Без оркестра, – разочарованно сказал кто-то.

– Для тебя, что ли? Забыла, кто он? На кладбище будет оркестр, да ещё какой! – уверенно отрезал мужчина. – Как же! Такого человека и без оркестра!

– А никто он теперь, – вмешался ещё голос – Жил долго. Раньше бы с работы музыкантов прислали. И народу пришло бы – куча. Вовремя помирать надо. А так, все давно забыли.

Если на кладбище будет оркестр, можно поговорить с музыкантами и кого-нибудь отыскать. Он не собирается «лабать жмурику» но связи восстанавливать надо. И ничего не потеряет, съездив на кладбище. Все сели в единственный автобус. Второй остался пустым, развернулся и уехал.

Большой город всегда перенаселён, и всегда много хоронит, но было что-то противоестественное в этих похоронах утром, при восходящем солнце, под птичий грай. Столетиями везли на единственное кладбище, торжественно и печально. Шагом двигался чёрный катафалк, запряжённый вороными конями, за катафалком шли скорбящие родственники. Встречные останавливались и снимали шляпы. Но город растёт, бывшая окраина почти в центре, кладбищу некуда расширяться. Открылись новые места захоронений на дальних загородных участках, с учётом перспективы.

По горбатому булыжнику поехал автомобиль, отвратительно воняя выхлопом. Господа на сиденьях подкручивали усы, дамы придерживали шляпки. Те и другие смотрели вперёд, а сзади висел газовый хвост. Встреченные лошади брезгливо ржали, снобы презрительно морщились. Но люди дальновидные поняли, что перед ними будущее. И были правы. Автомобиль стал транспортом, больше того – символом века, а вонючий хвост, неотъемлемой частью воздуха. Учёные его исследуют, инженеры совершенствуют очистку, политики муссируют проблему загрязнения среды – каждый, разумеется, в интересах своей партии, а журналисты... ах, журналисты! «Проблема загрязнения! Шума!! Перенаселённости!!! Проблема! Проблема!! Проблема!!!» Проблемы обсуждают пресса, радио, телевидение. Мнения взаимоисключающие, проекты неосуществимые. Потоком идут статьи, выступления, фильмы, а тем временем на экранах разворачиваются многоцилиндровые красавцы. Автомобильные проблемы в автомобильном веке имеют широчайшую аудиторию. Широкая аудитория приносит громкую славу и слава, в свою очередь, обеспечивает высокий заработок. А миллионы автомобилей всё едут и едут, и едут по Земле, оставляя дым выхлопа, брызгая на пешеходов водой из придорожных луж, давя людей и сталкиваясь между собой. Человечество спешит. Время набили в век, как порох в гильзу. Известия о первых жертвах некогда облетали газеты: осторожно! Смерть! Трагедия! Ныне количество погибших в ДТП сойдёт за военную сводку. Статистика даже предсказывает количество будущих жертв. В автомобильных авариях, в крушениях поездов, в катастрофах стоместных самолётов. На год вперёд, на два, на три. Уже подсчитанные покойники ходят на работу и по вечерам гуляют с собаками. Можно остановить машину, нельзя остановить процесс. Будут строить ещё и ещё автомобили. Будут ездить ещё и ещё быстрее. Мёртвых везут автобусы и скорость движения у них, как у всех в городе, шестьдесят километров в час Рабочий день водителя используется рационально, рейсы по расписанию утром, днём и вечером – проблемы скорости и перенаселённости нашли – каждая своё место и обе – взаимное соотношение.

В конторе кладбища за столами сидели две женщины. Одна заполняла графу за графой на расчерченном листе, другая, отложив клубок шерстяных ниток, видимо ждала или мечтала. На стене висела фотография артиста Тихонова в морской форме. Тихонова в штатском пиджаке приклеили к дверце шкафа с картонными папками, а на столе под стеклом лежал третий Тихонов в мундире Штирлица и на нём стоял арифмометр системы «Феликс». «Что тут считают? – подумал Трофим. – То есть, кого? Или это уже «что»?

Оркестра не было. Быстрым шагом гроб отнесли к могиле, опустили в яму, забросали землёй. «Вовремя помирать надо» – вспомнил Трофим разговоры соседей. Немолодой, плешивый человек, осмотрев работу, заплатил могильщикам и двинулся к автобусу. Все пошли за ним, а Трофим, сам не зная почему, отстал и медленно брёл по ещё пустому с утра кладбищу, разглядывая надписи. Чаще всего было просто имя и цифры. Дата рождения и дата смерти. И ещё «спи спокойно, дорогой имярек» Или «дорогая» Белые могильные плиты сверкали под косыми лучами солнца, между ними лежали тени и это было похоже на огромную шахматную доску – таблички на плитах стояли пешками, кое-где разделённые памятником, высоким как ферзь или массивным на манер ладьи. Продолжались, продолжались и ещё продолжались без конца и края шахматные ряды «спи спокойно… ", «спи спокойно…» «спи спокойно… " Что ж, можно не сомневаться: здесь он или она будет спать спокойно. Здесь все спят спокойно. В их бесконечном чередовании Трофиму, как везде, чудился ритм. Беззвучный, ровный, медленный – не имеющий начала и конца ему не будет. Ритм угнетал монотонностью, вёл, затягивал. Трофим вдруг почувствовал вокруг тяжёлое пространство смерти и быстро пошёл к выходу, тяжело опираясь на палку. Солнце уже поднялось, и в нагретом асфальте оставались чёрные дыры. Задыхаясь от жары и усталости, он миновал ворота. Остановился.