Йорг Кастнер - Смертельная лазурь

Подойдя к Гезе, Оссель оттащил ее от меня. Между ног у меня после ее поползновений побаливало. Женщина, не удержавшись на ногах, грохнулась на пол. И тут же снова страшно закашлялась. У ног Осселя образовалось розоватое пятнышко мокроты.

— Я уж лучше пойду, — охрипшим голосом объявил я. Решительно поднявшись из-за стола, я шагнул к двери. — Увидимся в понедельник в Распхёйсе. Пока, Оссель!

Я уже выходил в коридор, когда Геза, пошатываясь, поднялась с пола, бросилась мне вслед и вцепилась в рукав.

— Я с тобой! — умоляюще прошептала она. — Не оставляй меня с этим старым хряком, который только и знает, что храпеть ночь напролет, как извозчик!

— Это ни к чему! — беспомощно пробормотал я, тщетно пытаясь высвободиться из ее цепкой хватки.

— Я тебе такое покажу, ты уж не сомневайся! — заверила меня Геза. — И в ротик возьму, если пожелаешь, и…

Сгорая от охватившего меня стыда, я продолжал сражаться с ее цепкими, будто когти, пальцами.

Конец этому положил Оссель. Он без всяких церемоний сграбастал свою возлюбленную и отшвырнул ее в угол темного прохода. Короткий вскрик, и врассыпную бросились темные твари — крысы.

Геза наградила Осселя такой площадной бранью, которой я доселе из уст женщины не слыхал. Стали раскрываться двери, заинтригованные соседи по очереди высовывали головы наружу. Оссель потащил не перестававшую браниться Гезу назад в свою каморку.

Я впопыхах попрощался с Юкеном и поспешил убраться подобру-поздорову, оставив приятеля с крысами и чахоточной алкоголичкой. И с картиной, где был изображен тот, кто сегодня угодил в мертвецы.

Хотя я тоже, если уж говорить начистоту, принадлежал к числу обитателей пресловутого квартала Йордаансфиртель, которого все приличные жители Амстердама сторонились, с квартирой мне повезло куда больше, чем моему приятелю Осселю Юкену. Вдова Йессен, добродушная женщина, питавшая граничившую с жалостью симпатию ко всем живописцам без гроша за душой, сдавала мне комнатку в верхнем этаже дома. Жилище мое было просто дворцом в сравнении с каморкой, которую занимал Оссель, тем более за ту же плату. Помещение было просторным и, благодаря самоотверженным хлопотам вдовушки Йессен, опрятным. Два широких окна выходили на север, благодаря чему в комнате всегда господствовал мягкий рассеянный свет, который так ценят художники.

В воскресенье, когда стоявшее на безоблачном небе августовское солнце щедро освещало улицы и каналы Амстердама, я вознамерился воспользоваться погожим выходным днем. Сразу же после церковной службы, куда я сопровождал мою квартирную хозяйку, я принялся смешивать краски, чтобы продолжить работу над картиной, начатой несколько дней назад и изображавшей доки Ост-Индской компании. Я рассчитывал, что картину можно будет потом с легкостью всучить какому-нибудь высокопоставленному чиновнику упомянутой компании или вовсе директору. И хотя за прошедшие пару лет мне куда больше времени пришлось провести в Распхёйсе, а не за мольбертом, я по-прежнему не расставался с надеждой в один прекрасный день распроститься с исправительным заведением и всецело посвятить себя живописи.

Незаметно миновали часы, но стоило мне окунуть кисть в лазурь, чтобы подцветить воды порта, как я невольно замер — перед моим внутренним взором вновь возникла картина из камеры красильщика Мельхерса.

Я продолжал размышлять о том, кто из учеников Рембрандта мог быть автором этого полотна, но ни к какому вразумительному выводу так и не пришел — я просто не был знаком ни с учениками Рембрандта ван Рейна, ни с их работами. Возможно, схожесть стиля этой картины со стилем Рембрандта была чистой случайностью, может, ее автор и в глаза самого Рембрандта не видел, а просто копировал его стиль.

Размышления о чужой работе настолько поглотили меня, что я позабыл о своей собственной. Задумчиво водя кистью по холсту, я не раз ошибался, выбрав явно неверный оттенок цвета.

К полудню я оставил это самоистязание, решив отправиться на прогулку. Я смешался с толпой гуляющих, невольно подслушивая их разговоры. Главными темами был чудовищный акт преступления, совершенный Гисбертом Мельхерсом, и его самоубийство. Стало быть, инцидент, происшедший позавчера в Распхёйсе, уже успел стать всеобщим достоянием.

Прибыв на следующее утро в Распхёйс, я убедился, что Оссель еще не приходил. Во всяком случае, его нигде не было видно. Что ж, по-видимому, и в воскресенье было выпито немало, стало быть, мог и проспать. Но куда любопытнее было другое — товарищи по работе глазели на меня так, словно у меня за эти выходные отросли рога.

Не утерпев, я спросил Арне Питерса:

— Что все-таки произошло? Чего это они меня разглядывают?

Явно смущенный, Питерс теребил воротничок, будто ему воздуха не хватало.

— Ты тут ни при чем, Корнелис, — ответил он мне наконец. — Это все из-за Осселя.

— Ну и что тут такого? Все мы иногда опаздываем на службу по понедельникам.

Питерс посмотрел на меня как на слабоумного:

— Опаздываем? При чем тут опоздания? Он никуда не опоздал, а уже давно здесь сидит!

— Да? И где же он? Я что-то его не видел?

Питерс ткнул пальцем вниз:

— А он там, в темном карцере.

— Какого дьявола ему там понадобилось? Кого туда посадили?

Этот знаменитый карцер снискал репутацию самого ужасного места в Распхёйсе. Кое-кого из преступников сажали туда, пока начальник тюрьмы не решал вопрос об их дальнейшем размещении. А чаще всего там оказывались наиболее буйные наши обитатели. Карцер представлял собой каменный мешок без окон, сырой, холодный. Посидев в нем малость, все сразу становились на удивление покорными и сговорчивыми. Впрочем, находились и такие, кто задерживался там на несколько суток, не общаясь ни с одной живой душой, получая раз в день жбан воды да краюху хлеба.

Арне Питерс долго смотрел на меня. Потом, запинаясь, проговорил:

— Так ты ничего не знаешь, выходит! Боже мой, так ты на самом деле ничего не знаешь?

Я глубоко вздохнул.

— Арне, скажи мне наконец, что стряслось?

— Оссель вот уже с полуночи сидит здесь, у нас в Распхёйсе, да еще в темном карцере. Он тут с тех пор, как… как его сюда доставили.

Случается иногда такое, чего ты осмыслить просто не в состоянии — не желаешь осмыслить, хотя со слухом у тебя все в порядке. Вот примерно так и было в тот момент со мной. Я, не в силах вымолвить ни слова, уставился на Питерса.

— Что ты сказал? — наконец смог выдавить я.

— Корнелис, Боже праведный! Он убил ее!

— Кто кого убил? — так и не понял я.

— Оссель убил эту женщину. Как же ее?..

— Гезу? — напомнил ему я. И тут же нахлынули мерзкие воспоминания о недавнем вечере. — Ты имеешь в виду Гезу Тиммерс?