Сара Дюнан - Святые сердца

— Хотя я высоко ценю вашу заботу, сестра Зуана, но это дело касается скорее сестры-наставницы, чем вас.

— Я… э-э-э… — Юмилиана на мгновение теряется, сбитая с толку этой нежданной поддержкой. — Я не вполне понимаю, о чем говорит сестра-травница. Лишь одна послушница постилась, и то в качестве наказания, срок которого истек давным-давно.

— При всем моем уважении к вам, сестра Юмилиана, я думаю, что это не так. Послушница, о которой идет речь, много недель подряд становится все тоньше, и, хотя пищу кладут ей в тарелку, я сомневаюсь, что она ее ест, скорее припрятывает, чтобы выбросить позже. Нельзя, чтобы столь юная особа полностью лишала себя пропитания.

Не одна Зуана смотрит теперь прямо на скамью послушниц. Все уже заметили, какой неуклюжей стала за столом Серафина, как куски еды валятся у нее на пол и как она прячет их, почти не скрываясь. Однако никто ничего не говорит. Когда кто-то тает прямо на глазах, то это так захватывает, что пересиливает даже тревогу.

— Премного благодарна за наблюдение, однако, будь истинное здоровье моей послушницы хотя бы в малейшей опасности, я бы давно это заметила.

— Вот именно. — Аббатиса во второй раз обманывает все ожидания. — Будь у нас хотя бы малейший повод для беспокойства, я уверена, сестра Юмилиана давно бы его увидела.

Наступает короткая пауза. Многие, вне всякого сомнения, вспоминают недавний ночной визг.

— Я знаю, что несколько ночей тому назад она потревожила покой общины, но, думаю, это из-за плохих снов…

Разговор приобретает странный, полуфантастический характер, поскольку о Серафине говорят так, словно ее здесь нет. Она, сутулая и отощавшая, сидит на скамье для послушниц. Ее соседки давно уже прислушиваются к ее учащенным коротким вздохам и редкому тихому ворчанию, похожему на возню небольшого зверька в норе.

— А пока нам еще нужно обсудить немало вопросов, и давайте продолжим. Не беспокойтесь, сестра Юмилиана, община целиком и полностью доверяет вашему сужде…

Однако закончить фразу аббатиса не успевает.

Шум — ибо это и в самом деле шум, — который издает послушница, внезапно усиливается. Полное отсутствие гармонии в вое, который вдруг срывается с уст этой сладкоголосой девы, немедленно заставляет всех испугаться.

— А-а-а-а-а!

Юмилиана, не спускавшая с нее глаз, тут же все понимает. О Господи Иисусе! Могла бы выбрать окружение и поторжественнее, но с Богом не спорят… Она встает с места, но монахини сидят так плотно, что добраться до девушки не представляется возможным.

Зато послушница уже стоит посредине первого ряда, как раз в центре комнаты.

— А-а-а-а-а! — Она поднимает над головой руки, открывая две обагренные ладони, с которых, стекая по ее локтям, капает кровь. Потом, убедившись, что все видели, она хватает свои юбки и задирает их вверх, куда выше, чем это необходимо, демонстрируя длинные голые нога и ступни, тоже запачканные кровью, хотя далеко не так сильно…

Все в комнате застывают, пораженные.

Девушка принимается скакать и прыгать, точно пытаясь оторвать от пола свой вес, ее вопли переходят в непрерывный вой, как при пытках, а юбки задираются аж до бедер. Быть может, происходящее с ней и чудесно, но явно не для самой девушки. Это явно не экстаз. Скорее, паника и ужас — и истерика.

Аббатиса первая подбегает к ней.

— Что ты наделала? Послушница Серафина, что это?

Серафина оборачивается к ней и, суя свои окровавленные руки аббатисе в лицо, вопит:

— Это Он! Это Он! Она говорила мне, что Он придет!

— Кто говорил?

Теперь она машет руками в направлении сестры-наставницы, разбрызгивая мелкие капли крови над головами монахинь.

— Видите? — говорит она. — Видите, сестра Юмилиана? Я молилась, и Он пришел. Раны Христовы. Только, ой, ой, Господи Боже, почему ж так больно? О-о-о-о! А-а-а-а!

За ее спиной начинают вопить и другие послушницы, не только от изумления, но и от страха. Юмилиана столбенеет. Все рушится у нее внутри. Она так долго ждала. Однако экстаз не приходит и к ней. Напротив. Слишком много времени она провела в обществе ветреных молодых девиц, чтобы не распознать истерику с первого взгляда. Это не дело рук Господа. Послушница страдает иной болезнью.

Она не настолько горда, чтобы не признать этого, однако не успевает она протолкаться сквозь ряды к девушке, как происходит еще кое-что. Пока та подскакивает и вертится, визжа как недорезанная свинья, какой-то предмет вылетает из-под ее платья, ударяется об каменный пол и со стуком катится по нему.

Те, кто находится ближе к девушке, видят его сразу. Но лишь когда аббатиса, нагнувшись, поднимает его и показывает всем, его значение полностью доходит до собравшихся: маленький сверкающий ножик с красными потеками на лезвии, которые могут быть только кровью.

— Мой нож для трав! — раздается над общим гомоном голос Зуаны. — Этой мой нож для трав. Он исчез из аптеки несколько недель назад, когда я болела. О-о, значит, это она взяла его тогда.

После этого никто уже не может ничего сказать или сделать, потому что в комнате поднимается страшный шум. Посреди общей суматохи девушка воет и вертится, тыча ладонями в лицо всякому, кто приближается к ней, так что кровь летит во все стороны, пока наконец аббатисе, ночной сестре и еще нескольким сестрам похрабрее не удается ее повалить. Она продолжает плевать и лягаться, пока они прижимают ее к полу. Потом, столь же внезапно, она сдается, ее тело обмякает, скручивается, и она начинает походить на кучу тряпок, лежащих на полу.

— О-о-о, простите меня, простите, — стонет она опять и опять. — Мне так хочется есть. Пожалуйста, пожалуйста, покормите меня. Кто-нибудь, помогите мне.

По приказу аббатисы ночная сестра поднимает ее с пола и под присмотром сестры-травницы выносит из комнаты.

— Отнесите ее в госпиталь и привяжите. Возвращайтесь, когда сможете.

Выходя, Зуана видит сестру Юмилиану, которая, обхватив голову руками, падает на колени там, где стоит.

В лазарете они выбирают ближайшую к двери кровать.

Клеменция вне себя от восторга.

— О, ангел явился! Ангел явился! Добро пожаловать, бедняжка. Какая она теперь маленькая. О нет-нет, на эту кровать не кладите. Там все умирают.

Впрочем, ее никто не слушает. Девушка нисколько не сопротивляется, когда ее привязывают. Впечатление такое, что она израсходовала все силы и теперь почти без сознания. Ночная сестра стоит и смотрит на нее.

— Я всегда знала, что ничем хорошим это не кончится, — говорит она угрюмо. — Однако так обмануть сестру Юмилиану…

— Можешь идти, — говорит Зуана. — Я дам ей настоя, чтобы она наверняка уснула, и приду, как только освобожусь.

Ночная сестра, которая всю жизнь только и делает, что умирает от скуки, пока монастырь спит, тут же поворачивается и спешит в комнату для собраний, где разворачивается драма.