Анна Годберзен - Зависть

Пенелопа встала и позвала горничную. Ведь она отнюдь не дура, и у неё полно времени, чтобы придумать, как вернуть мужа.

Пожалуйста, прочти письмо до конца.

Г.Ш.

Письмо прибыло днем, когда дождь всё ещё лил как из ведра, и посыльный промок до нитки. Диана смотрела на лежащий на керамическом подносе у двери конверт с опаской, поскольку была совершенно уверена, что Генри видел сцену её падения, и теперь написал ей обличительное послание. Сейчас же приближалась ночь, все обитатели дома отправились спать, и Диана, немного суеверно полагая, что теперь прочесть её мысли невозможно, отправилась за письмом. Она ещё не была уверена, что сможет целостно воспринять послание Генри.

Тетя Эдит, ещё до конца не оправившаяся от кутежа у Хейзов, перед ужином бросила беглый взгляд на письмо, но ей не хватало сил полюбопытствовать о его содержании. Она лишь сказала: «О, как хорошо быть такой юной как ты» перед тем как отправиться в постель.

Но все равно прошло ещё несколько часов, и небо уже начало окрашиваться фиолетовым, когда Диана набралась смелости сломать печать. От этого её руки затряслись, и она снова отложила письмо. Диана попыталась убедить себя, что она – ничто, если не может встретиться лицом к лицу с последствиями своих деяний. Поэтому она подняла письмо, подошла к ковру из белой медвежьей шкуры и села, подоткнув под себя юбки. Она глубоко вдохнула и принялась читать письмо, в очередной раз разбившее ей сердце. Ко времени, когда она вновь отложила бумагу, Диана снова чувствовала себя по-другому.

Моя дорогая Ди,

Я натворил много глупостей. Возможно, я выглядел нелепо, заглядывая в темную галерею, и я бы, наверное, посмеялся над этим, если бы речь не шла обо мне самом и в особенности о тебе. Но там была ты, и для меня нет ничего более прискорбного.

Наверное, учитывая мои позорные ошибки, тебе сложно поверить, что я всегда лишь пытался защитить тебя. Но именно это я и намеревался сделать, хотя исполнение вышло неудачным. Именно поэтому я женился на Пенелопе, и именно этим руководствовался, даже когда допускал все последующие грубые промахи. Я надеялся, что смогу уберечь тебя от общественного порицания. Но теперь понимаю, как глупо и бесполезно это было. Мои действия причинили тебе тяжелейшие страдания, а я навлек на себя постоянную агонию, которую испытывал, видя тебя в обществе других мужчин. С моей стороны, несомненно, это было величайшей слабостью, но я понял, что больше не могу этого терпеть.

На самом деле, я чувствую, что лучше умру, чем увижу тебя возлюбленной другого. Часть меня уже умерла, когда я увидел тебя с Грейсоном в доме Хейзов. Именно по этой причине, как и из необходимости искупления вины за все мои ошибки, я покидаю город и вступаю в армию. Буду сражаться за нашу великую нацию на Тихом океане. Я знаю, что могу умереть, но это кажется мне более счастливым концом, чем жизнь без тебя. Да и смотреть в лицо неприятностям и продолжать двигаться вперед, даже когда там смертельная опасность и возможная смерть – отличительная черта настоящих мужчин. После всего, что я натворил, я определенно мог бы сотворить нечто более ужасное, чем попытаться доказать, что остаюсь мужчиной.

Я слишком долго тянул, и ты, наверное, устала читать мои излияния, но перед отъездом я хотел сказать тебе, как сильно сожалею о всей той боли, что я тебе причинил. И если я умру, знай, что ты была единственной настоящей любовью всей моей жизни. Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет в городе, но, пожалуйста, знай, что я всегда рядом…

Всегда твой,

Генри Уильям Шунмейкер.

Диана трижды прочитала письмо и прижала ладонь к лицу, силясь не заплакать. Она яростно моргала, но это было бесполезно. Она лила слезы перед камином, а затем переместилась на кровать, продолжая рыдать, оплакивая свои поступки, все глупые недопонимания, вставшие между нею и единственным любимым ею мужчиной, а больше всего – расстояние, теперь разделявшее их. Оно растянулось немыслимо широко и было слишком большим, чтобы его преодолеть. И хуже всего было то, что так много предательских поступков по отношению друг к другу они совершили не из дурных побуждений, а из-за недостатка взаимного доверия.

Диана подошла к окну и посмотрела на освещенные окна соседних домов и звезды высоко над ними. «Сколько там ложных впечатлений? – думала она. – Сколько разбитых беспечностью и недостатком мужества сердец? Сколько ошибок длиной в десятилетия таится за парадными фасадами?» Она ещё немного поплакала, пока её хрупкое тело не показалось ей высохшим и опустошенным. Она знала, что в слезах нет никакого смысла.

Диана подошла к туалетному столику – изысканному изделию темного дерева, украшенному резными цветами и ангелами – и вспомнила о бесчисленных ночах, когда была полна девичьей наивности. Она знала, что теперь выглядит старше. Кожа под глазами опухла от слез, а черты лица заострились. Но Диана полагала, что несколько горячих поцелуев и ночь сна вернут её лицу свежесть и юность.

Она поставила локти на столик и приложила ладони ко лбу. Запустила пальцы в волосы и сжала кулаки. «Боже, боже», – шептала она, взволнованно выдергивая шпильки из волос.

Когда она наконец вытащила их все, и каштановые кудри облаком окутали её голову, то поняла, что со сном придется повременить, но горячие поцелуи ей необходимы. Она шарила руками по столу, пока не нащупала ножницы. На секунду Диана сжала золоченые кольца и задумалась, не сошла ли с ума. Но в её глазах горела чистая решимость, которой она не видела в себе за последнюю неделю, и Диана поняла: то, что она намеревалась сделать, было единственным разумным выходом.

Она начала резать. От плавных и точных движений ножниц пряди опадали на пол и собирались в клочковатые холмики у ее ног. Диана продолжала обрезать волосы, смотря в зеркало прямо перед собой, пока её прическа не превратилась в короткие мальчишеские вихры. Лицо девушки было столь мягким и женственным, что сойти за юношу представлялось трудной задачей, но все это время её решимость росла, и теперь такая мелочь не могла остановить её. Она последует за Генри, даже если ради этого ей придется вступить в ряды солдат, даже если придется жить как мужчина. В любом случае, в её чертах появилась эта новая изюминка, прибавлявшая ей возраста и опыта, и возможно, этого хватит, чтобы произвести нужное впечатление.

Было уже слишком поздно, когда она в последний раз повернулась к зеркалу в профиль и посмотрела на вновь открытую шею. Она чувствовала себя на сотню фунтов легче, и когда наконец встала, уже знала, что возьмет с собой только самое необходимое. Диана собрала небольшой саквояж и положила сверху письмо Генри. Затем она потушила свет и тихо спустилась по лестнице.