Ферн Майклз - Пленительные объятия

— Отцовская выучка, — пробормотала Камилла, запихивая купюры в сумочку. — Ты уверен, что не можешь больше одолжить? Портниха буквально изводит меня просьбами выплатить ей наконец деньги.

— Я тебя, значит, и накорми, и одень? Брось, Камилла. Ведь очень скоро твой Риган будет заботиться об этом. Наберись терпения.

— Господи, я и не знала, что ты такой ревнивый!

— Да, черт побери, ревнивый! — взорвался неожиданно Тайлер. — Если бы твой дорогой папаша не имел на тебя такого огромного влияния, у нас все могло бы сложиться по-другому. Баронессу раздражало не то, что у тебя нет ни пенни, а лишь твоя склонность к пересудам и сплетням да нелепая преданность своему бестолковому отцу. Ради него ты могла бы, пожалуй, продать каждого из нас, Синклеров, причем по самой бросовой цене.

— По-твоему, за эту никчемную баронессу или трясущегося от старости сэра Чарльза можно выручить у работорговцев приличные деньги? Из всех троих только ты один принес бы мне прибыль. Я вижу, как выпущенный на волю Тайлер-младший шатается где-нибудь по улицам Вероны и зарабатывает себе на жизнь в качестве жиголо при богатых графинях. Видишь, — сказала Камилла, игриво наматывая на палец свой золотистый локон, — я умею не только браниться, но и хвалить твои таланты.

Она подошла к Тайлеру ближе и провела рукой по широкой мужской груди, почувствовав, как бешено бьется у него сердце. Синклер взял ее за кисть и утонул в бездонных глазах девушки.

Внезапно послышался резкий удар грома, и за окном вспыхнула молния. Камилла вся сжалась от страха и прижала лицо к груди Тайлера. Он ласково обнял ее и поцеловал.

Синклер подвел Камиллу к широкой, обитой кожей кушетке. Он не зажигал в комнате огня, поэтому матовые всполохи молний, освещая помещение, придавали ему интимный, уединенный вид.

Не прекращая с жадностью целовать свою тайную супругу, Тайлер умудрился сбросить с себя жилет, а с Камиллы — ее легкий жакет. Потом девушка, раздраженная неуклюжестью своей одежды, в которую волей-неволей приходилось наряжаться в ненастную погоду, заторопилась и уже через минуту осталась в блузе и нижней юбке.

Расправившись с одеждой, Камилла повалила Тайлера на кушетку и оседлала его. Под ее решительным натиском в мужчине не могло не проснуться самое жгучее желание. Он обнял девушку, и та выгнулась ему навстречу. Чистота и непорочность этой дивной груди поразили Синклера, едва он стянул с возлюбленной кружевную сорочку. Сколько же времени прошло с тех пор, как они в последний раз были вместе? Кажется, это было еще до того, как Риган пожаловал в Лондон!

Восхитительно-белая кожа Камиллы как будто светилась в сумеречной мгле комнаты. Медленно, не спеша, назло своему желанию, которое все труднее ему было сдерживать, Синклер коснулся кончиками пальцев этого великолепного тела. Юбка неожиданно задралась, и он чуть не задохнулся от восторга при виде безупречно изваянных, сливочно-белых бедер.

Тайлер крепко прижался к Камилле, и она сразу же поняла, какой силы страсть смогла пробудить в нем. Синклер ощутил жар, исходящий от Камиллы. Он чувствовал, что никогда не смог бы насытиться ласками своей возлюбленной. Свежесть ее кожи, необыкновенная податливость тела, обжигающее дыхание, неуловимый и в то же время безошибочно узнаваемый запах — все, казалось, было создано лишь для того, чтобы соблазнить его, разжечь в нем страсть и навсегда подавить желание иметь какую-либо другую женщину! И когда Камилла наконец слилась с ним в одно целое, он испытал такое чувство, будто ступил на давно знакомую, горячо любимую и никому более не ведомую тропу. Тропа эта вела в поистине райский сад… Темно-карие глаза Синклера восторженно вспыхнули, когда он вошел в нее, а она негромко застонала от наслаждения. Он нашептывал Камилле на ухо ласковые слова, говорил, что любит ее и что никогда и никому не отдаст.

В один и тот же миг они оба взлетели на головокружительную высоту, охваченные той самой любовью, что, как сказал поэт, «движет солнце и светила»…

Дождь все еще барабанил в окна, когда Камилла поднялась с кушетки и принялась торопливо одеваться. Вновь послышались раскаты грома. Но девушка не испугалась. Нежась в объятиях Тайлера, она не вспомнила бы о разбушевавшейся стихии, даже если бы молнии испепелили весь Лондон. Ей также не было страшно отправляться в грозу домой, однако торопиться не имело смысла. Вот если бы она, как обещала, могла заплатить в срок кухарке и тут же выдать ей денег на покупку провизии, то, конечно, следовало бы уехать отсюда немедленно, а с этими жалкими пятнадцатью фунтами… Впрочем, Камилла уже начинала чувствовать острый голод: желудок явно готовился поднять бунт, возмущенный тем, что с самого утра так ничего и не прибавилось к ломтику хлеба с вареньем и тощей фазаньей ножке.

— Ты уверена, Камилла, что должна ехать прямо сейчас? — спросил Тайлер. — Ты ведь, кажется, не любишь грозы?

— Но еще больше я не люблю сидеть голодной, так что уж лучше мне отправиться домой. Может, где-нибудь перекушу по дороге. Кстати, прости, милый, но я не помню, поблагодарила ли тебя за те деньги, что ты мне одолжил?

— Более чем щедро! — довольно двусмысленно ответил Тайлер. — Ты совсем еще ребенок, моя дорогая. Ты еще не научилась получать, не давая ничего взамен. Так или иначе, но тебе всегда приходится платить, разве я не прав?

— Хотелось бы думать, — выпалила Камилла, поняв намек, — что наша встреча стоит дороже пятнадцати фунтов.

— Ну, деточка, — решил солгать Тайлер, чтобы сделать больно своей подруге, — я мог бы ничуть не хуже развлечься и на Роттен-Роу, причем всего за несколько шиллингов.

— Так, значит, туда тебе и следовало отправляться, а на сдачу как раз прихватил бы сифилис! Интересно, как тебе это понравится, если я шепну на ушко баронессе, что ее сын частенько наведывается в публичные дома, да еще на самых грязных окраинах города?

— Я бы на твоем месте этого не делал, — улыбнулся Тайлер.

— Тогда, может, мне следует послать все к черту и рассказать твоим драгоценным родителям, что мы с тобой уже третий год как тайно обвенчаны и что ты просто дожидаешься их кончины, после которой немедленно назовешь меня своей супругой!

— Ты что, хочешь, чтобы они лишили меня наследства? Не надо меня пугать. Странно только, что когда я сам хотел им во всем признаться, ты и твой папаша меня всячески от этого отговаривали. «Не делай глупостей! Не делай глупостей!» — без конца твердил сэр Лэнгдом, и я в самом деле думал, что он заботится о моем благополучии. Однако теперь нам с тобой известно, что это не так. Если б родители лишили меня наследства, то и твой дражайший папенька тоже теперь ковырялся бы в навозных кучах. Нет, он не о моем благополучии пекся, а о своем собственном. Он знал, что барон и баронесса, выдай он меня, запросто с ним расстались бы. Между тем в светских кругах с ним до сих пор обращаются как с равным лишь благодаря поддержке моего отца, в том числе и денежной. Не будь этого, лондонский свет чурался бы Стефана, словно прокаженного… Впрочем, хотелось бы знать, как далеко простирается твоя преданность папеньке. Через два года мне исполнится двадцать пять, и тогда я уже буду законно претендовать на твои руку и сердце. Неважно, женится на тебе Риган или нет, но я объявлю о своих правах на тебя, Камилла! Но ты, кажется, мне не веришь?