Анна О’Брайен - Меч и корона

— Здравствуйте, госпожа. Принц уже здесь.

И я сразу поняла, чего мне хочется.

— Я выеду ему навстречу.

— Нет.

Мне показалось, что я ослышалась.

— Я желаю встретиться с принцем. Вы устроите это, ваше преосвященство?

— Увы, нет, госпожа. Вы будете ожидать здесь.

— Но такова моя воля!

Никаких возражений я не желала слышать. Однако архиепископ остался непреклонным.

— Вы желаете явиться перед своим будущим супругом, утомленным и разгоряченным с дороги, прямо в воинский лагерь, где полно обычного сброда, того, что повсюду следует за войском? Такой поступок, дорогая Элеонора, далек от совершенства. Думаю, так делать не стоит. Вы будете ждать здесь. Вы позволите принцу Людовику самому прийти к вам. Как ему, разумеется, и надлежит. — В глазах архиепископа зажглись лукавые искорки, когда он воззвал к моей гордости. — Французское королевство не в силах сравниться с герцогством Аквитанским. И вы не станете забывать о своем высоком достоинстве. Вы сумеете сдержать собственное нетерпение.

Достоинство. Выдержка. Я повзрослела так стремительно, что даже задохнулась на минуту. Я ведь понимала, что так и должно быть: пора детского упрямства закончилась навсегда.

— И долго мне ждать?

— Нет, не долго. Завтра я приведу его к вам.

Значит, еще целый день. Но скакать в лагерь Капетинга, будто обычный зевака, который на все глазеет, разинув рот… Нет уж! Этого я не стану делать.

— Стало быть, завтра. Прием состоится в Большой зале.

— Я позабочусь об этом.

Архиепископ снова поклонился и удалился, вполне довольный, как и я сама.

А я воротилась к окну, напрягая глаза и стараясь разглядеть вдалеке фигуру будущего супруга. Разумеется, ничего из этого не вышло. Взгляд мой переместился на более близкий и знакомый вид города Бордо. Теперь мне недолго осталось им любоваться. Придется покинуть эти знакомые края, любимый дом, сухую, выжженную солнцем землю Юга. Я с детства привыкла к Бордо, к его теплым золотистым стенам, окружающим сады и виноградники, да и наш собственный герцогский дворец. К церквам, вонзающим свои шпили в небеса. Крынку, к порту, куда прибывают корабли с товарами со всего известного нам света. Париж? Что я знала о нем? Очень мало, надо признать. Далеко от моря. Там север, там холодно и сыро. Но каким бы он ни был, он вот-вот станет городом моей новой жизни.

— А ты уже решила, на каком языке будешь приветствовать своего благороднейшего принца? — проворковала Аэлита, подошла ближе и взяла меня под руку.

Нет, она точно вознамерилась досаждать мне!

— Я, разумеется, буду говорить на своем языке.

— Ты не хочешь облегчить ему задачу?

— С какой стати? От этого брака он выигрывает куда больше, чем я. Наше новое объединенное королевство…

— Оставь политику, сестра. Слишком уж ты серьезна. Вот гораздо более важный вопрос: что ты наденешь на первую встречу с ним?

— Аэлита! Жизнь состоит не из одних нарядов и мантий…

— Иной раз состоит. Кстати, вспомнила! Ты одолжишь мне свое нижнее платье в складочку — то, из голубого шелка с серебряным шитьем?

— Не дам.

Оно было дорогое и совсем новое.

— Ну, раз тебе так хочется вредничать…

Мне захотелось было ответить ей резко, но духу не хватило. Из-за этого замужества нам придется, вероятно, расстаться, и меня эта мысль отнюдь не радовала. Более того, сестра была права. Важно произвести впечатление на Людовика Капета. Надо сделать так, чтобы он сразу обратил на меня внимание. Я герцогиня Аквитанская, а не какая-нибудь жалкая попрошайка, и не мне на коленях вымаливать, чтобы Капет из милости подал руку и помог мне встать на ноги.

И тут дьявол принялся нашептывать мне на ухо…

А вправду ли ты хочешь связать свою жизнь с мужчиной и вечно зависеть от его «можно» и «нельзя»? Такой ли ты видишь свою жизнь: являться по первому зову к этому принцу, которого и не знаешь, ибо ты станешь его подданной, его имуществом, покорной исполнительницей всех его повелений?

Да нет, этого мне не хотелось, только ведь и выбора у меня не было. Мне, герцогине Аквитанской и Гасконской, графине Пуату в собственном праве [11] Т. е. не по титулу мужа, а самостоятельно, по праву наследования от отца. , было от роду пятнадцать лет. Я не способна защитить свои земли от зарящихся на них шакалов и стервятников и должна склониться перед неизбежным. Это я уже твердо решила.

Я вступила бы в союз и с самим Сатаной, если бы это помогло уберечь Аквитанию от опасностей.

Аэлита все равно позаимствовала мое нижнее платье, но к тому времени меня захватили более важные события и вопрос о нижних платьях из голубого шелка стал на редкость несущественным.

— Ты великолепна, — сделала вывод Аэлита.

Я вскинула голову. Это я и сама знала. Блюдя свое слово, сегодня поутру, пока дневная жара не стала подобна раскаленной печи, архиепископ Жоффруа собственной персоной переправился на тот берег реки и проводил принца на встречу со мной, его нареченной супругой. Я же сидела в приемной зале и ожидала его, воплощая собою великолепие Аквитании.

Памятуя советы Аэлиты, я выбрала платье темно-синего цвета. Если у тебя волосы ярко-рыжие, как мех лисицы, то многие расцветки просто и обсуждать не стоит, но синий, подобный цвету облачения Богородицы, был мне к лицу. Под него я надела нижние платья из шелка и тонкого полотна, а поверх всего — сюрко [12] Сюрко — верхняя одежда знатных женщин того времени: род жакета, с рукавами или без них, с большим декольте; покроем и отделкой подчеркивало стройность талии, ширину бедер и пластичность груди. ; пышные юбки окутывали меня и свисали до самого пола, чуть приоткрывая при ходьбе позолоченные кожаные туфельки. Талию перехватывал украшенный драгоценными камнями пояс, а другая его петля опоясывала бедра. Длинная прозрачная фата, закрепленная диадемой из золота и самоцветов, не скрывала моих волос, но привлекала к ним внимание. А волосы ниспадали почти до колен, перевитые по всей длине синими и золотистыми ленточками. Может быть, для такой жары и духоты не слишком удобный наряд, зато наглядно свидетельствующий о моей силе и власти. Разумное употребление румян позволяло выгодно оттенить глаза, губы и щеки. Пальцы были унизаны кольцами, серьги свисали до самых плеч.

И я ждала.

Минул час.

Я не привыкла к тому, чтобы меня заставляли ждать — всю жизнь слуги опрометью бросались исполнять мои приказания. Но ни раздражения, ни гнева я не выкажу. И на стену не пойду выглядывать, не едут ли. Я сидела в кресле с высокой спинкой, на возвышении, и заставляла пальцы лежать спокойно, а не выстукивать нетерпеливую дробь. Не спускала глаз с высокой двери в дальнем от меня конце просторной залы. Солнце уже достигло зенита, и по спине у меня побежали струйки пота.