Дженна Питерсен - Желание герцога

Как только признание сорвалось с ее губ, она закрыла лицо руками и заплакала. Саймон никогда не видел и не слышал такого плача раньше. Несколько минут ее рыдания буквально сотрясали комнату. Потом герцогине удалось взять себя в руки и она продолжила:

— Я действительно ненавидела тебя. Но больше всего я ненавидела себя. Понимаешь, были моменты, когда я… я любила тебя. И всякий раз я воспринимала это как предательство. Как будто я забывала собственного сына, позволяя тебе заменить его, как и хотел мой муж. Поэтому я отталкивала тебя, держала на расстоянии, насколько это было возможно.

Для Саймона это признание было своего рода облегчением. Он так много времени провел, теряясь в догадках, почему она не обращала на него внимания. Теперь он знал, и ему было легче.

— Но почему ты ничего не рассказала? — спросил он. — Ты могла покончить с этим много лет назад.

— Твой отец никогда не запугивал меня, — тихо сказала герцогиня. — Однако он дал понять, что, если я когда-либо открою тайну, последует стремительное и ужасное возмездие. Я испугалась последствий, но не из-за себя, а из-за наших детей. Твой отец мог бы поместить нашего сына в приют или даже причинить ему страдания, если бы я рассказала кому-нибудь о том, что мы сделали. Он мог бы забрать мою дочь и сделать так, чтобы я никогда ее больше не увидела. Я так много потеряла уже, что у меня было недостаточно сил, чтобы рисковать еще. Поэтому я хранила молчание. Я позволила ему делать так, как он хотел.

— Ну а когда герцог умер? — подала голос Лиллиан. — Вы могли бы все рассказать, не опасаясь страшных последствий.

— Могла бы? — В голосе герцогини прозвучал сарказм. — Вы видели моего ребенка, мисс Мейхью. Он жив, да, но он абсолютно не приспособлен к жизни. Если бы я раскрыла секрет, рассказала бы правду теперь, много лет спустя, непременно назначили бы следствие о том, как все случилось. Все участники этого дела предстали бы перед судьями, включая моего сына. Его бы обследовали на предмет того, может ли он унаследовать титул герцога. Думаете, он смог бы это перенести?

Саймон покачал головой, подумав о своем брате. Он жил в уединенном домике, полностью изолированный и защищенный от жизни. Саймон не мог представить, как бы он отреагировал на шумные улицы Лондона, не говоря уже о допросах людей, которых он никогда прежде не видел и которые могли вовсе не отличаться деликатностью и добротой.

— Он не смог бы перенести это, — откликнулся Саймон. — Хуже того, над ним могли бы насмехаться и воспринимать как участника циркового представления.

Герцогиня кивнула, и по ее щекам потекли слезы.

— И ради чего? Твой дядя Чарлз уже десять лет как умер, а кузен Эндрю давным-давно жизни пэра предпочел жизнь священника. Ты не хуже меня знаешь, что он не потерпел бы, если бы его вытащили в свет, особенно когда появились бы слухи об обстоятельствах принятия титула.

Саймон задумался. Герцогиня была права. Каждый раз, когда он видел кузена, Эндрю, шутя, благодарил его за то, что Саймон принял на себя такой тяжелый труд в семье. Он бы зачах в роли герцога, потерял бы интерес к жизни и работу священника, которую обожал.

— Хотя мне и противно продолжать весь этот фарс, — вздохнув, прошептал Саймон, — но мне кажется, я должен это делать. Ради всех, кто имеет к этому отношение, и больше всего — ради брата.

Герцогиня встала и сделала несколько шагов в сторону. Плечи у нее расправились, словно с них свалился тяжелый груз.

— Хорошо, — тихо сказала она. — Хорошо.

Саймон пребывал в нерешительности. Одна проблема решилась, но у него по-прежнему оставались вопросы. Стоит ли ему надеяться, что герцогиня расскажет ему то, что он хотел знать?

— Что тебе известно о моей жизни до того, как я появился здесь?

— Ничего.

Герцогиня повернулась и посмотрела на Саймона.

Саймон вздрогнул, и она, похоже, поняла его мысли.

— Надеюсь, ты поверишь мне, что это правда. Я даже никогда не знала твоего настоящего имени, твой отец не говорил мне, настаивая, чтобы я думала о тебе только как о Саймоне. Мне неизвестно, откуда ты появился.

Саймон кивнул. Он считал, что довольно хорошо разбирается в людях, и чувствовал, что его мать… женщина, которую он считал своей матерью… не лжет. Во всяком случае, не теперь, когда так много раскрыто.

— Меня зовут Генри Айвз, ваша светлость, — подойдя к ней, протянул руку Саймон.

Герцогиня долго смотрела на него, потом — на протянутую руку. Наконец взяла ее.

— Генри, — медленно произнесла она, словно пытаясь осмыслить сказанное. — Это имя не подходит тебе, ты — Саймон, — покачала она головой.

Он закрыл глаза, когда она мягко убрала свою руку. Это было самое большое признание, которое он когда-либо получал от этой женщины. Но теперь, когда ему стало известно все, этого было достаточно.

— А что насчет других? — спросил Саймон.

— Других внебрачных детей? — нерешительно переспросила герцогиня.

Саймон кивнул.

— Твой отец был занятым человеком, — отворачиваясь, прошептала герцогиня. — Неспособным контролировать себя, независимо от того, соблазнял ли он служанку или даму из высшего общества. Он считал это испытанием, а я думаю, он тайно обожал разбрасывать свое семя по всей Англии. Я знала о его победах, иногда я даже знала, что это заканчивалось рождением ребенка, но больше мне ничего не известно. Мы ведь почти не разговаривали, если ты помнишь.

Саймон знал, что это правда. Отец и герцогиня никогда не были близки. Будучи ребенком, он осуждал ее за холодность, а отца уважал за доброту.

Как сильно все изменилось теперь. Сейчас поведение отца он расценивал как лицемерную позу, а ответ герцогини — как сдержанную оценку того, через что ей пришлось пройти.

— Спасибо, что вы рассказали мне все, что знали, ваша светлость, — тихо сказал Саймон. — Я понимаю, насколько трудно вам было сделать это.

Герцогиня повернулась и долго смотрела на него.

— Я полагаю, — глухим голосом начала она, — что теперь ты выгонишь меня из этого дома и из других домов, которые тебе принадлежат. Ты захочешь наказать меня за ту роль, которую я сыграла в этом обмане. Я ведь не твоя мать. Ты ничего мне не должен.

Саймон смотрел на нее, не веря своим глазам. Прошло несколько мгновений, прежде чем он обрел способность говорить.

— Мадам, я вижу, вы плохо думаете обо мне. Я надеюсь, вы понимаете, что, поневоле или нет, воспитали меня гораздо лучше.

На лице герцогини появилось удивление и надежда. И этого хватило, чтобы разбить сердце Саймона. Она действительно не ждала доброты от него. И Саймон подумал, что в этом вина отца: герцог был не слишком добр к этой женщине.

— Это ваш дом, ваша светлость, — тихо сказал Саймон. — На этой земле живет ваш сын. Почему, скажите на милость, я должен отсылать вас подальше от него? Вы нужны моему брату, это стало понятно с первых же минут разговора с ним. Все время, пока я был там, он только о вас и говорил. Если бы вы уехали надолго, он бы пропал.