Ине Лоренс - Ханская дочь. Любовь в неволе

Невеселая улыбка появилась на лице вахмистра:

— Да ну, Сергей Васильевич! Они же вам все время снятся, вы и не помните порой. Сколько уж раз мы вместе ночевали — вы во сне только об одном и говорите.

Слова его стали для Тарлова неожиданностью, он и не подозревал, что позорное бегство под Нарвой так больно отзывается в нем до сих пор — все же больше семи лет прошло. Сергей недоверчиво покачал головой, но тут же лицо его перекосилось от боли — казалось, его ударили по голове молотом. Он вцепился пальцами в виски и не удержал стона:

— Боже мой! Хозяина, мерзавца, стоило бы высечь. Здешняя водка — самое гнусное пойло, какое мне доводилось пить!

— Ну, Сергей Васильевич, неправда ваша. Водка-то была хороша, да вот выпили вы многовато. Даже мне, выпей я столько, тяжеленько было бы остаться на ногах. — В Ванином голосе проскользнула нотка восхищения. До сих пор ему не встречался еще человек, способный его перепить.

Тарлов, не слушая его, продолжал сжимать руками голову, точно она вот-вот готова была расколоться на куски.

— А с Бахадура, если он вздумает меня сердить, спущу портки и вытяну кнутом по заднице!

— Только вы, Сергей Васильевич, сначала оружие у него заберите, а то я уж боялся вчера, что парень за кинжалом потянется. Пришлось бы тогда ему брюхо распороть, а царю бы это ой как не понравилось! — произнес Ваня с таким прямодушием, что Тарлов сквозь боль все же расхохотался.

— Ничего, дружище, мы еще выдубим эту татарскую шкуру. По чести сказать, меня так и подмывает намять ему бока. Отец с матерью здорово избаловали его.

— Татары избаловали? — Ваня недоверчиво покачал головой. Для него татары были чем-то вроде диких животных, с которых, если хочешь уцелеть, нельзя спускать глаз, а Бахадур был не более чем упрямой тварью.

Сирин мучили свинцовые, лихорадочные сны. Ей снова привиделось, как Тарлов в ярости хватает ее за плечи и трясет так, что, кажется, сейчас переломится позвоночник. Но во сне все было не так, как наяву, во сне она выхватывала саблю и одним ударом сносила ему голову. Медленно падала голова, катилась по странной кривой, оставляя кровавую полосу, и наконец останавливалась у ног Сирин. Лицо русского было бледно, голубые глаза глядели на нее с укором. В ужасе она отвернулась, попыталась бежать и очнулась, поняв, что лежит вплотную к Остапу и пытается его оттолкнуть.

Мальчика, кажется, тоже душили кошмары.

— Хочу домой! — стонал он жалобно и все повторял имена матери и сестер. В пути он то и дело говорил о них, терзая сердце рассказами о доме. Сирин казалось жестокостью отрывать от семьи совсем еще мальчишку и тащить за столько верст. Уснуть ей не удавалось, и она лежала молча, рисуя себе картины мести — всем русским вообще, а в особенности Тарлову. На ум приходили все более жестокие и изощренные пытки. Тут в дверь начали колотить:

— Вставайте, дьяволовы отродья!

Это был тот самый драгун, который в первый день марша ударил лошадь Сирин кнутом, ему, казалось, доставляло особенное удовольствие издеваться над заложниками. Пленники побрели вниз, где Ваня всем объявил, что они остаются на этом постоялом дворе еще на сутки. После завтрака драгуны загнали пленников по комнатам и заперли снаружи, что, конечно, избавляло караул от хлопот. Окна были зарешечены, ставни не открывались, вскоре выгорело и масло в глиняных светильниках — пленники сидели во мраке, не видя даже лица соседа.

Бедр, раб Ильгура, сумел в конце концов выбить одну ставню, но света сквозь отверстие проникало так мало, что Сирин при желании могла даже раздеться, не рискуя быть разоблаченной.

Заложники сидели в комнатах кто скучая, кто в тревоге, а Тарлов в это время направлялся к крепости. По уставу, ему следовало доложить о себе сразу по прибытии, но уж чересчур велик был соблазн переночевать на постоялом дворе и нормально поужинать. Слишком хорошо ему было известно, чем кормят полковые кухни царской армии.

Яковлев, комендант крепости, худой и плохо выбритый, встретил Сергея таким густым запахом перегара, что того начало мутить — сказывалось, конечно, и похмелье после вчерашних «подвигов». Но принял он юного капитана радушно, будто Тарлов был его старым приятелем. Об опоздании речи не зашло. Яковлев похвалил поваров на постоялом дворе, поинтересовался численностью отряда. Сергей назвал число людей, присовокупив к ним Юрия Гавриловича, его дочь и кучера. Все это Яковлев записал, записал и имена, несколько секунд сосредоточенно смотрел в свои записи, затем непроизвольно сделал странный жест, будто считает деньги. Сергей удивился, но потом сообразил, что Яковлев решил записать его отряд на постой за счет полковой кассы, деньги, естественно, пойдут в карман коменданту. Это было обыкновенным делом, и все же Сергей разозлился: в военное время лишним не был ни один рубль.

Записав последнее имя, Яковлев расплылся в улыбке:

— Так вы, значит, служили под началом славного Горовцева в Сибири, а теперь домой, в Москву? Так, Сергей Васильевич?

Тарлов кивнул:

— Такой приказ я получил в Карасуке. Но если вам пришел другой… — Сергей не договорил, но в голосе его прозвучала надежда. Что, если обстоятельства изменились и он сможет вернуться в полк? Но ответ коменданта вернул его на землю:

— Новых приказов для вас не поступало, так что продолжайте выполнять то, что было поручено в Сибири. Кстати, не могли бы вы оказать мне небольшую услугу, когда прибудете в Москву? — Яковлев нагнулся к Сергею и заговорщицки ему подмигнул. Такая его манера была молодому капитану неприятна, но просьба высшего чина приравнивалась к приказу, и отказаться можно было только тогда, когда это противоречило уставу или когда дело касалось офицерской чести.

— Сделаю все, что в моих силах, — ответил он. Яковлев довольно кивнул:

— Не передадите ли письмо одному моему приятелю? Я бы не хотел, чтобы оно попало в посторонние руки. — Комендант поднялся и хлопнул Тарлова по плечу. — А что, дружище, не выпить ли нам по рюмочке за матушку Россию и за нашу дружбу?

«Избави нас боже от таких друзей», — пронеслось у Сергея в голове.

Комендант же, не дожидаясь ответа, отворил маленький пестро расписанный деревянный шкафчик и достал оттуда рюмку для Сергея. Его собственная, не совсем чистая и захватанная пальцами, уже стояла на столе. Откуда-то он извлек глиняную бутылку, вместимости которой было достаточно, чтобы напоить полроты, и нетвердой рукой разлил водку. Видимо, уйти от Яковлева было не так-то легко.

— За Русь-матушку, Сергей Васильевич! — рявкнул он первый тост.

— За Россию! — Тарлов поднял рюмку и осторожно выпил, водка обожгла горло, он почувствовал, как взбунтовался желудок, поморщился, ощутив спазм, и шумно выдохнул.