Елена Арсеньева - Русская лилия

— Может быть, Он услышит твои мольбы, — сочувственно сказал Васили.

Через мгновение он выехал из двора Ставроса верхом на вороном жеребце и умчался по афинской дороге.

За Пиреем Васили выехал на дорогу в Афины. Она пересекала голое, мертвое поле, спаленное солнцем. Нигде не было ни деревца, ни травки. Лошадь неслась в облаке мелкой пыли, и черные волосы всадника в одну минуту словно покрылись сединой.

Через несколько минут местность, однако, стала меняться. Васили въехал в аллею густых серебристых тополей, и хотя с правой стороны еще тянулась безлюдная равнина, примыкающая к Фалернскому заливу, слева уже начались виноградники. Кое-где порхали птицы, вдали паслось стадо черных коз.

На полпути Васили попался полузасохший ручей. Любого просвещенного европейца взволновало бы, что это знаменитый поэтический Цефиз [16] Цефиз — бог рек и ручьев у эллинов; его сыном был самовлюбленный Нарцисс. , однако Васили видел только ручей, из которого даже коня не напоить.

Ни ручей, ни птицы, ни козы, ни пыль, впрочем, нимало его не волновали: взгляд его был устремлен на кафенес, расположенный неподалеку от Цефиза. Несмотря на жару, за столиками было много народу, мальчики-прислужники бегали с кофе и трубками. Васили спешился, подвел коня к корыту с водой, сел за столик и махнул одному из мальчиков. Тот подбежал, и Васили что-то шепнул ему на ухо. Мальчик исчез, но вскоре вернулся, а за ним шел сам кафедзи — низенький и толстый, в красных шароварах и красном фесе с голубой кистью.

— Чего изволишь, добрый друг Васили? — По обычаю он обменялся с гостем приятельскими поцелуями и сочувственно поглядел на черную повязку. — Вижу, ты совсем здоров?

— Здоров, Аникитос, — улыбнулся Васили. — Вечно буду молиться за волшебные руки твоей Дорсии. Она великая знахарка! Своими автоладо и эирелеоном [17] Знахарские средства в Греции. она спасла мне жизнь…

— Мы в долгу перед тобой, Васили. Я никогда не забуду, что, когда твой отец, клефт, захватил в плен моего отца и послал за выкупом, ты, зная, как мы бедны, помог ему бежать. Нам нечем было платить, мне пришлось бы самому отдаться в рабство, чтобы выкупить отца… Я никогда не забуду этого, Васили!

— Это все было давно, Аникитос, а мы с тобой друзья с малых лет. Кто поможет другу, если не друг? Но я приехал кое о чем спросить твою жену. Позволь увидеть ее, позволь переговорить с ней.

— Ты мой брат и друг, Васили, тебе не надо спрашивать разрешения, чтобы поговорить с моей хозяйкой. Пройдешь в дом, выпьешь там кофе, выкуришь трубочку?

— Прости, Аникитос, у меня только один короткий вопрос, и я должен ехать дальше.

— Хорошо. Тогда я ее позову. Но пройди за дом, сделай милость, а то эти проезжие понесут языками, что жена кафедзи Аникитоса Канариса вынуждена прислуживать в кафенесе!

Оба они оглядели сидевших за столиками людей с тем презрением к чужакам, которое свойственно коренным жителям любой страны, и Васили, повернув за угол кафенеса, подошел к низкой двери, раскрытой и завешенной тонким домотканым ковром.

Спустя мгновение появилась женщина лет тридцати, такая же низенькая и плотная, как ее муж. Несмотря на жару, на ней было верхнее синее платье с длинными рукавами, расшитое яркой желтой нитью, а снизу виднелось нижнее желтое, и зеленые шаровары с красной бахромой, спадавшей на светлые кожаные чувяки. Волосы прикрывал белый платок, причем его бахрома была вперемешку синей, красной, желтой и зеленой. Жена кафедзи одета была со всеми ухищрениями местной моды и даже не без изысканного кокетства.

Она радушно протянула гостю руки — пальцы были унизаны серебряными перстнями, что свидетельствовало: Дорсия не затрудняет себя домашней работой, у нее есть служанки, а значит, дела кафедзи Канариса идут прекрасно.

— Мы живем так близко, а я вижу тебя так редко, Васили! — радостно произнесла Дорсия. — Ты совсем позабыл сушу, теперь тебя легче встретить на гребне волн, чем за столиком кафенеса!

— И все же я вернулся на сушу, чтобы задать тебе один вопрос, кирия Дорсия. — Васили улыбнулся, и невозможно было не улыбнуться ему в ответ, так расцвело в этот миг его суровое изуродованное лицо. Как невозможно было представить, что это тот самый человек, который только что со звериной яростью утолял похоть с Элени… Впрочем, страсть не владела его сердцем и душой, это было не более чем удовлетворение естественной надобности, о которой Васили немедля забыл. — Скажи, ты знаешь всех своих сестер по ремеслу в округе? Слышала ли ты о старой Кинтии?

Ласковое лицо Дорсии вмиг ожесточилось:

— Доброму человеку не стоит знать ее имя, Васили!

— Я давно уже не добрый человек, кирия. Даже не припомню, был ли им когда-то… Но, судя по твоим словам, Кинтию ты недолюбливаешь.

— Кинтия из Кефисии служит дьяволу. Никогда не слышала, чтобы она утолила чью-то боль или залечила рану. К ней идут, чтобы вытравить плод, навести порчу, разлучить любящих, посеять раздор между супругами, нагнать потраву на скот и даже уморить ребенка. Как ее носит земля?!

— А ее злые занятия известны властям?

— А что проку! — дернула плечами Дорсия. — Конечно, известны. Многие из тех господ, которые живут в городах, верят в порчу и приворот больше, чем в книжные премудрости. Многим, ох многим помогла Кинтия избавиться от врагов тихо и незаметно! Говорят, что тот нож и та пуля, которыми Мавромихалисы некогда убили Иоанниса Каподистрию, были заговорены Кинтией. И Мавромихалисы так быстро вернули себе прежнее положение! Все думали, их уделом будет аифигия [18] Ссылка за самые тяжкие преступления: если сосланный и приговоренный к аифигии тайно возвращается в родные места, его вправе и даже должен убить любой. , а они снова у власти.

— Мавромихалисы убили Каподистрию с помощью Кинтии?! Но ведь это было… Это было так давно! — воскликнул Васили.

Он родился в том печальном году, когда сын и брат бея Петроса Мавромихалиса, обиженные на русского ставленника, сделавшегося премьер-министром Греции, поклялись отомстить Каподистрии, напали на него в Нафалионе и убили: сначала Георгий Мавромихалис ударил Каподистрию ножом, а потом Константин прикончил его метким выстрелом в голову. Один из убийц был растерзан на месте толпой, другой затем казнен. Однако при Оттоне семья Мавромихалисов, находившаяся в опале, обрела былое влияние, которое Петрос Мавромихалис, внук старого бея, не упускал сейчас, при новом короле, и не собирался упускать впредь.

— Это было так давно, больше тридцати лет назад! — повторил Васили.

— Ну что ж, не зря же ее называют старой Кинтией. Она и тридцать лет назад была уже стара и известна своей черной магией. Сколько себя помню, она всегда была черной и сморщенной, как полусгнивший баклажан. Но живет! Таких сама смерть пугается. Серебряный кинжал или серебряная пуля — вот что может прервать нить ее жизни. Но все боятся ее тронуть. Боятся не столько ее собственной силы, сколько ее сильных покровителей. Говорят, они взобрались на такой верх, что и сказать страшно. И даже говорят… — Дорсия опасливо оглянулась и скрестила указательный и средний пальцы обеих рук — против злого глаза. Васили сам безотчетно сотворил оберегающие знаки, — … что именно ведовство Кинтии заставляет нашего короля так долго ходить в холостяках, пришитым к юбке цыганки Элени, которая теперь выдает себя за дочь Мандо Маврениус и Дмитрия Ипсиланти. Но она всего-навсего правнучка старой Кинтии. Княгиня София удочерила ее в знак благодарности за то, что чары Кинтии помогли ей выйти за генерала Лебрена. Кинтия часто встречается с правнучкой и сделает для нее все, что в ее силах. Если надо изготовить зелье, которое луну приманит на небо, Кинтия и его сварит!