Марина Маслова - Жизель до и после смерти

— Как же так, Андрюшенька, голубчик, хоть весточку прислал бы. Матушка Екатерина Федоровна и Анечка так переживали, так убивались, как получили то письмо с фронта, где описали, как тебя убило с ероплана с этого…

— С цеппелина, — машинально поправил Андрей, — а Лидия? Лидия Викторовна Левина, моя невеста, что с ней, ты не знаешь, Петровна? И где тетя с Аней?

— Про Лидию ничего не знаю, она заходила последний раз еще в семнадцатом году, сразу после Рождества, Анечка еще сказала — уж не умом ли тронулась, как бы грех на душу не взяла, жить, говорит, не хочу! Больше я не знаю ничего. Анечка же уехала весной на Кавказ и написала, чтобы Екатерина Федоровна приезжала к ней, там спокойней. Вот она собралась и уехала с месяц назад, а я осталась Анфису ждать. Теперь поеду к ней в Вологду век доживать. Вот так-то, Андрюшенька, про Лидию твою больше ничего не знаю.

Андрей отпивал мелкими глотками горячий морковный чай, держа чашку обеими руками, пытаясь согреться. Мысли его слегка путались, голова кружилась. Ему хотелось бежать к Лидии, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке. Ему очень хотелось, чтобы она была с ним. Она вылечит его, она положит ему на грудь медовый компресс и он сразу согреется. А потом ее прохладная рука ляжет на лоб и это так приятно, потому что голова горит огнем и очень жарко. «Не убирай руку!» — шептал он, мечась в жару, который начался у него к вечеру. Петровна с помощью Анфисы немного обмыла его истощенное тело и уложила в старой Аниной комнате, потому что была она маленькая, и ее легче было согреть. Больше помочь ему они ничем не могли, только давали пить клюквенный морс без сахара. Андрей морщился от кислого, но пил кружку за кружкой. В минуту просветления он сказал адрес Лидии и попросил Анфису сходить за ней.

Анфиса вернулась, но на ее счастье Андрей лежал в бреду, и она долго не говорила, как пришла в дом, где жили Левины, и с полчаса колотила в дверь, но ей так и не открыли. А потом из квартиры ниже этажом толстая рябая баба заорала, чтоб не безобразничали и перестали стучать, а в той квартире все померли от испанки. «Левины?» — спросила Анфиса сверху, перегнувшись через перила, и баба подтвердила — «Левины, Левины. В августе еще свезли хоронить». Дура-баба не пояснила, что хоронили Марию Семеновну, которая оставалась к тому времени одна в Петрограде, а расстроенная Анфиса не догадалась расспросить подробней. До вечера Анфиса время от времени шмыгала носом, жалостливо глядя на лежащего в забытьи Андрея и думая, что вот уж скоро он помрет и свидится на том свете со своей Лидией.

Андрей же выкарабкался из болезни на удивление скоро и к концу второй недели уже сидел на диване очень слабый, но воодушевленный, мечтая о встрече с Лидочкой.

— Анфиса, — спросил он как-то, — я ведь просил тебя сходить к Левиным? У меня что-то все путается, но кажется, что просил. Точно — просил. Ты ходила?

— Ходила, — сказала Анфиса растеряно, не зная, как сообщить ему новость.

— Ну, и что? Анфиса, не томи душу! Клещами из тебя тянуть? Дома ли они?

— Нет, — сказала Анфиса и снова шмыгнула носом.

Прихрамывая, вошла няня Петровна и села рядом, притянув его голову на колени, как в детстве. Поглаживая его по волосам, она долго молчала, вздыхая, потом сказала:

— Все в руках божьих, Андрюшенька. Она, бедненькая, мечтала на том свете с тобой встретиться, а теперь смотрит на тебя с небес и радуется, что жив остался. Свидитесь еще.

— Что? — не понял Андрей, но сердце уже сжалось и заколотилось вдруг, выпрыгивая из груди, — Что с Лидочкой? Где она?

— В августе схоронили, Андрюшенька, от испанки померла.

Петровна еще говорила что-то утешительное, но на своем веку она столько пережила утрат и вечных расставаний, что воспринимала теперь все со стариковским отрешенным спокойствием. Для Андрея же, пережившего на войне и в плену трудно вообразимые лишения и видевшего смерть на каждом шагу, именно эта смерть была единственно непоправимой и мучительной. Он впал в странное состояние полусна, послушно глотая ложку-другую каши, выпивая чай или морс, что принесут и дадут в руки. Но сознание в этом не участвовало, живя в это время в воспоминаниях, проживая с ней день за днем все краткие мгновения свиданий, как уже не раз делал за эти годы разлуки, что и давало ему силы выжить. День и ночь он жил среди галлюцинаций, разговаривая, слушая, ощущая, вспоминая такие подробности, которые раньше не замечал. Но, оказывается, они врезались в память, и теперь запах ее кожи, когда он целовал ее после спектакля, горячий запах усталого тела и крема, которым она снимала грим, преследовал его, сменяясь запахом страсти и меда, который запомнился ему в Киеве. Потом он вспоминал ее кожу, особенно нежную с внутренней стороны рук и под грудью — такую шелковистую и чуть влажную, как прохладный лепесток цветка. Он думал о ее золотисто-бархатных глазах и сразу вспоминал, как расширялись зрачки, делая их бездонно черными, перед тем, как закрыться в истоме наслаждения. Так, сжавшись в комок под одеялом и старой Аниной шубой, вспоминал он каждый миг и каждую ее черточку. И если бы сила мысли в состоянии была материализовать свою мечту, Лидия сидела бы сейчас рядом с ним, нежно поглаживая пальчиком его верхнюю губу, с которой сбриты были усы, и смешком скрывая участившееся от желания неровное дыхание, а он обнимал бы ее одной рукой, другую потихоньку продвигая под юбкой вверх от коленки…

— Я схожу с ума! — прошептал он и громко сказал, — Я хочу умереть! Господи, дай мне такую милость!

Анфиса стояла за дверью, слушала отчаянные и страшные мужские рыдания и качала головой.

Андрей поправлялся. Они с Петровной решили взять его с собой в Вологду до окончательного выздоровления, оставлять одного они боялись. Письмо, отправленное вслед Екатерине Федоровне и Ане на Кавказ, осталось без ответа. Ехать на поезде не хотели, и Анфиса ходила на Сенную площадь, надеясь найти попутчиков среди мужиков, по привычке привозивших обозом на продажу по первому раннему снегу мясо и масло. Наконец такие были найдены, и в конце недели выехали. Андрей безучастно дал себя одеть и закутать в тулуп и два пуховых платка, усталое сердце лишь чуть сжалось, когда он вспомнил, как в Киеве Лидия кутала его в свою шаль. Мужики, узнав, что Андрей вернулся после почти двухлетнего плена домой и только отошел от болезни, отнеслись к нему очень сочувственно. Всю дорогу он молчал, Анфиса следила, чтобы он поел, когда все садились обедать в придорожных трактирах или у добрых людей. Лошади бежали резво, без задержек приехали в Вологду и уже устраивались в доме Анфисы.

Никакие перемены и новые впечатления не могли отвлечь Андрея от мыслей о Лидии и ее смерти. Он представлял, как она, пережив известие о его гибели, умирала в одиночестве с единой мыслью, что скоро встретится с ним, но и этого утешения она не получила. Он полюбил выходить в сумерках во двор и смотреть на заснеженные кусты в голубоватом лунном свете. В нем начинала звучать музыка, и казалось уже, что из-за сугробов скользят бесплотные тени в легких белых юбочках, и начинают свой призрачный танец, и она среди них и тянется к нему. Андрей сжимал зубы до привкуса крови во рту и спешил обратно в избу. Он понимал, что еще немного, и он сойдет с ума. Нужно было найти себе занятие, отвлекающее от постоянного страдания.