Луиза Мишель - Нищета. Часть первая

Движимая чувством материнской любви и стремлением жить честно, Анжела убеждала себя, что сумеет вырастить и воспитать дочь, не прибегая к чьей-либо помощи. У нее были причины покинуть родительский кров, и она покинет его, вот и все. Это ее долг, это необходимо, и чем раньше — тем лучше: так она разом покончит со всеми попытками узнать ее тайну.

И вот, в тот же день после горьких раздумий она ушла из дому с Лизеттой на руках и направилась к Монмартру.

Как-то она спросила Олимпию и Амели, чем они занимаются; те сказали, что служат танцовщицами в «Элизиуме». Анжела не видела в этом ничего особенного. Сама еще почти ребенок, она ровно ничего не понимала в подобных вещах, хоть и стала матерью. До того рокового случая ее жизнь, полная лишений, проходила в тяжком труде, и она не могла выбраться из заколдованного круга нужды, как слепая собака — из вращаемого ею колеса.

Она долго разыскивала Олимпию и Амели. Швейцар танцевального зала не знал, где они живут, и посоветовал дождаться начала танцев. Наконец подруги пришли. Анжела поведала им свое горе, хотя рассказала далеко не все: в глубине ее сердца всегда оставался наглухо запертый уголок.

Обе советчицы были одного и того же мнения:

— Надо подыскать ей меблирашку.

— Но ей не сдадут, — сказала Олимпия, подумав, — ведь у нее нет билета.

— Ну что ж, она зарегистрируется, это же очень просто!

— Но она годами не вышла.

— Ерунда! Разве для этого нужно свидетельство о рождении? Ведь получить билет проще простого. Николя его достанет, и, быть может, даже в кресло садиться не придется, если эта девчонка настолько застенчива. Итак, решено, — продолжала она, обращаясь к Анжеле, — ты вступаешь в нашу Богом проклятую рать, и отныне твое имя будет занесено в толстую книгу префекта полиции.

— А что это значит? — спросила Анжела.

Амели хотела ответить, но ее прервала Олимпия и, ничего не скрывая, объяснила Анжеле все самым подробным образом в таких выражениях, от которых бедняжку бросило в жар. Дылда рассказала ей об обязанностях женщины с билетом: она должна следовать за первым встречным, каждые две недели ей надлежит являться на медицинский осмотр, по малейшему поводу ее могут отправить в Сен-Лазар [9] Сен-Лазар — женская тюрьма в Париже. , за ней следит целая свора грязных бестий — агентов полиции нравов [10] Полиция нравов — один из отделов французской полиции, ведавший преступлениями против нравственности и контролировавший легальную проституцию. , их надо подмазывать, иначе неприятностей не оберешься. К тому же за билет надо платить: с проституток государство берет больше налога, чем с представителей других профессий. А дела порою идут совсем плохо… Словом, веселого мало, а в довершение всего — дурные болезни, на целые месяцы пригвождающие к постели в больнице, именуемой «Берлога», где несчастную жгут и кромсают, как говяжью или свиную тушу. Ее и арестовать могут ни за что ни про что, и в тюрьму упечь, хоть бы она и не сделала ничего дурного.

— Вот что это такое — заключила Олимпия. — Теперь бери билет, если хочешь!

Но Анжела запротестовала.

— О нет! — воскликнула она, прижимая к груди Лизетту, которая, широко раскрыв глазки, следила, как в густом тумане колышется пламя газовых рожков. — Нет, нет, я хочу быть честной!..

— Ну, милочка, — грубо возразила Амели, — раз ты корчишь из себя чистюлю, мы тебе не нужны; в таком случае, мы ничем не можем тебе помочь.

— У каждого свои взгляды, — вмешалась Олимпия. — Она еще молода, все ей представляется в розовом свете. Но это ненадолго… Не пройдет и трех недель, как она убедится, что в Париже женщина с малюткой на руках не может жить своим трудом. Никогда! Разве все мы не прошли через это? Разве не мечтали сохранить честь?

— Только не я, — объявила Амели, — я всегда считала, что это вздор.

Олимпия, казалось, не слушала подругу. Закрыв глаза и приложив ко лбу худую руку, она продолжала, как бы мысленно представляя себе то, о чем говорила:

— Значит, ты бы хотела найти работу, которая позволила бы тебе прокормить себя и девочку, нанять комнатушку где-нибудь под крышей и купить на толкучке у Тампля [11] Тампль — монастырь в Париже, основанный в XII в. рыцарями ордена тамплиеров; срыт в 1811 г.; на его месте был устроен рынок. хоть сколько-нибудь сносное тряпье? Так, что ли?

Анжела утвердительно кивнула.

— Однако ты не привередлива! — горько усмехнулась Олимпия.

Амели ничего не понимала. Слушать всю эту чепуху было просто скучно. Ей казались бессмысленными угрызения совести, колебания и тому подобный вздор — от него люди становятся еще более несчастными. Вместо того чтобы достаться какому-то парню, чье имя Анжела даже не хочет назвать, опасаясь, как бы ее голубчику не влетело, было бы гораздо лучше, если бы она встретила человека вроде Николя… Вот кто умеет вышколить женщину!

Анжела, дрожа от ночного ветра в тонком ситцевом платье, слушала, как во сне, невеселые рассказы подруг. Бедняжка смутно догадывалась, что ей предстоит немало трудностей, но материнское чувство поддерживало в ней надежду, что удастся жить честно. Быть не может, чтобы такие хорошие намерения не увенчались успехом! Она сказала об этом Олимпии, и та пожелала ей счастья, а Амели дала свой адрес на случай, если Анжела станет благоразумнее и откажется от своих глупостей. Затем Амели вернулась в танцевальный зал.

Анжела уже собралась было уходить, как вдруг Олимпию осенила неожиданная мысль. В глубине души она была добра, и горькая судьба юной матери трогала ее. Переживания Анжелы напомнили ей то время, — как это было давно! как это было глупо! — когда она сама пыталась быть добродетельной. Нечего сказать, удалось ей это! Но ведь с тех пор прошло уже немало лет: быть может, теперь все обстоит иначе? В конце концов она ничего не знает о том, что делается в мире честных людей, в мире тружеников.

— Послушай, — сказала Олимпия, — если твои родные сами сидят без гроша, ты, конечно, не хочешь быть им в тягость. К тому же они пристают к тебе с расспросами. Не так ли? И ты решила попробовать жить своим трудом. По-моему, это глупо. Но ничего, попытка не пытка. Вот ключ от моей комнаты: можешь жить у меня две недели. За это время я и носа туда не покажу. Завтра осмотр, и мне наверняка предоставят бесплатный отдых в «Берлоге».

Анжела вздрогнула. А Олимпия спокойно добавила, как бы предупреждая назревавшее в девушке брезгливое чувство:

— Постелешь чистые простыни, найдешь их в комоде. Правда, они рваные, но можно починить. Если хочешь жить честно, не приходится гнушаться иголки.

— Так ты больна? — спросила Анжела, призадумавшись, ибо упоминание о «Берлоге» произвело на нее известный эффект: еще раньше она кое-что слышала об этом зловещем заведении.