Дженнифер Хеймор - Сезон обольщения

Он будет… Да нет, он уже сейчас принадлежит ей. Он — ее любимый, а вскоре будет мужем. Она тоже принадлежит ему. Она любит этого мужчину. Ей нравится, как она себя чувствует с ним. Сейчас, когда они так близки, так связаны, она не представляла без него ни всей своей жизни, ни даже единственной минуты: Бекки безумно влюбилась, и это не причиняло ей никакой боли, даже не пробуждало страха. Напротив, внушало ей ощущение могущества, непобедимости. Джек был воплощением красоты, ума и мудрости. Любящий и властный. И она определенно заслуживала его. Он дорожил ею и хотел ее так же сильно, как она хотела его.

— Джек, — молила Бекки, а он все продолжал в сладостном ритме двигаться в ней, — Джек.

Удовольствие нарастало, как будто облака сходились перед штормом, прекрасные и грозные одновременно.

— Я не могу остановиться, — прерывисто дыша, проговорил он.

Бекки тоже едва могла говорить, ощущая, как внутри у нее разыгрывается буря.

— Не останавливайся, Джек.

Сильное мужское тело задвигалось быстро, входя в нее невероятно глубоко. Все быстрее, сильнее… Каждый выдох напоминал теперь резкий взрыв. И наконец длинные пальцы у нее в волосах сжались — шторм ощущений и чувств прорвался отчаянным ливнем удовольствия, охватившим все ее естество до самых кончиков пальцев. Она впилась ногтями в его плечи.

— Бекки, — наполовину прошептал, наполовину прохрипел Джек, останавливаясь и замирая. И тут она почуяла, как пульсирует ее лоно, а в глубине его в такт отзывается твердая мужская плоть.

Бекки не чувствовала ничего, кроме того места, где они соединились, и вернулась к реальности лишь после того, как биение у нее в глубине улеглось.

Он прижался лбом к ее плечу:

— Прости меня.

Бекки изумленно моргнула:

— Что?

— Это было слишком быстро. Я не дал тебе удовольствия. Эгоистично с моей стороны. — Она услышала, как Джек проскрипел зубами. — Проклятая поспешность.

Она взяла его лицо в ладони и повернула к себе — чтобы он видел если не глаза, то хотя бы очертания ее лица в этой темноте.

— Да нет же. Ты дал мне удовольствие. Такое невероятное удовольствие…

Джек облегченно вздохнул:

— Иди сюда, милая. — С этими словами он лег рядом с ней на бок, увлекая ее за собой и крепче прижимая к своему телу.

Так они лежали друг возле друга долгие сладостные минуты. Без Джека эта постель казалась холодной, но теперь все тело было в поту, отчего Бекки даже заерзала.

— Тебе жарко?

— Немного.

Тогда он приподнялся и снял с нее сорочку, оставив совершенно обнаженной. Отбросив ненужную вещь, снова привлек Бекки ближе.

— Вот так вот, — пробормотал он, — по-моему, отлично.

О да! Бекки лениво промурлыкала что-то в знак согласия и уютно устроилась у него на плече, тепло которого было так притягательно и обещало покой и счастье.

Джек долго лежал и слушал, как дыхание Бекки становится глубже, чувствовал, как тело ее расслабляется у него под боком. Но он по-прежнему обнимал ее обеими руками, словно боялся отпустить.

Он обещал ей быть честным. Но существует всего две вещи, которые он никогда не сможет ей открыть. Первая — это правда о той ночи, когда погиб маркиз Хардаун. Вторая — изначальная причина его желания жениться на ней.

Он влюблен в эту прекрасную женщину, которая лежит сейчас в его объятиях. Раскрытие любой из двух его тайн больно ранит ее, уничтожит доверие, которое она ему даровала, разрушит ту связь, которая зародилась между ними.

Он не может так поступить с ней. Что еще хуже — он не может так поступить с собой. Она слишком нужна ему…

Да. Пожалуй, он чересчур эгоистичен. Просто самому противно. Джек закрыл глаза и вознес молитву Господу, чтобы тот не допустил необходимости солгать ей хоть раз в жизни. Джек твердо знал, что будет честен во всем, исключая две эти вещи, и, видит Бог, его нынешние намерения относительно леди Ребекки Фиск — самые достойные и чистые.

«Пожалуйста, Господи, не приведи, чтобы я ее обидел когда-нибудь».

Так и не разжимая объятий, Джек провалился в темную пропасть сна.

Она спустилась вниз поздно — Джек успел вернуться из деревни с завтраком в корзинке. Еду собрала хозяйка дома — бесстрастная и невозмутимая вдова с пышной каштаново-рыжей прической и морщинистым лицом. Снимая этот дом, Джек предупредил ее о возможном неожиданном приезде вместе с Бекки. Сегодня он сказал ей, что они намерены питаться от ее стола, и хозяйка положила в корзинку легкую закуску для завтрака, пообещав на обед горячую тушеную говядину.

Бекки замялась на пороге кухни. Джек обернулся от печи, и в груди у него что-то сжалось при виде ее фигуры, такой красивой в этой помятой сорочке. Волосы она расчесала — они спускались по спине шелковистым черным водопадом. Глаза его, однако, остановились на кремовых полукружиях, соблазнительно выглядывающих над вырезом сорочки.

— Доброе утро, — пробормотал он, переводя взгляд на ее лицо. — Хочешь кофе?

— О да, конечно! Спасибо.

— Садись. Сейчас принесу. Вот тут еще свежие горячие булочки и вареные яйца.

Она согласно кивнула и уселась за стол. Джек поставил перед ней тарелку и чашку дымящегося напитка, а сам сел рядом. Бекки осторожно отхлебнула кофе. По тому, как она сморщилась, он понял, что кофе не часто бывал на ее столе.

Они поглощали завтрак молча, и хотя здесь не было привычной пачки свежих газет, как у Стрэтфорда, Джек понял, что ему куда приятнее просто пить кофе, сидя рядом с Бекки.

Когда они закончили еду, Джек унес грязную посуду в буфетную, чтобы помыть тарелки и чашки. Бекки, проследовавшая за ним, изумленно наблюдала за его ловкими действиями.

— Как странно, — сказала она.

Не прекращая своего занятия, Джек обернулся к ней и поднял брови:

— Что странного?

— Ты моешь…

— Ну да, а что?

— Я не подозревала, что мужчины моют посуду.

— А у нас, у моряков, всегда так. Да и много ли мужчин ты знала?

— Не много.

— Ну вот. А теперь тебе придется и самой мыть посуду. У нас ведь нет слуг. Ну как, поможешь? — Он протянул ей мыльную руку.

Бекки скривила губы:

— Но я даже не представляю, как за это взяться.

— Скажи еще, что ни разу в жизни не делала этого.

— Я ни разу в жизни не мыла посуду.

— И даже в детстве, когда скакала вместе с детишками ваших слуг?

— Нет. Я просто никогда не скакала.

— Да ну, — не поверил Джек. — Разве не баловалась никогда, не шалила? Ну играла хотя бы когда-то?

— Нет. — Она стояла, опершись о дверной косяк. — Отец умер, когда мне было четыре годика, а мама — когда было шесть. Гарретт получил военный чин и еще совсем ребенком оставил меня на попечении тетушки Беатрис. Он отсутствовал большую часть моего детства. Тетя следила, чтобы я была в безопасности, но у нее начисто отсутствует материнский инстинкт. Она всячески пресекала любые ребячества.