Дженни Браун - Под счастливой звездой

Рука разбойника слегка чиркнула по сюртуку мужчины с громоздким ланцетом, который изображал доктора-шарлатана. Карманник попытался выдать это за случайность, но Трев со скоростью молнии схватил юношу за запястье. Противник резко повернулся, тщетно стараясь спрятать какой-то блестящий предмет. Его глаза за маской сделались огромными.

— Положи назад, — велел Трев.

Губы юноши упрямо сжались.

— Знать не знаю, о чем ты толкуешь, папаша, — проскрипел он, неубедительно подражая говору кокни.

— Один раз я спас тебя. Больше не буду.

Ярко-розовая краска залила лебединую шею. Чутье не подвело Трева. Вот она, родинка, ясно виднеется в распахнутом вороте рубашки.

— Я должен поблагодарить тебя за то, что ты облегчила мне задачу. Я просто не представлял, как найти тебя в этой толчее. Но теперь, когда мы встретились, можешь положить обратно часы джентльмена. И носовой платок.

Ее глаза были цвета грозового неба. Они испытующе впились в него, рассылая по телу стрелы желания. После затянувшейся паузы ее рука обмякла. Она поняла, что он не шутит.

Трев тихо прошептал:

— Когда ты вернешь то, что стащила, встретимся вон у того алькова.

— А если я не приду?

— Тогда не получишь свой медальон.

Она закусила губу, и это еще сильнее подстегнуло его желание. Он почти видел, как мысли прокручиваются у нее в голове, пока она просчитывает свои возможности.

Наконец она сказала:

— Тогда отпусти меня. Я не могу ничего сделать, пока ты меня держишь.

Он отпустил ее и отступил назад, хотя следил за ней на случай, если она снова решит убежать. Вернуть украденные вещи будет труднее, чем вытащить их, но судя по тому, что он видел, мастерства ей не занимать.

Чтобы облегчить ей задачу, Трев устроил целое представление: достал из кармана длинную курительную трубку и помахал ею в восточной манере. Это отвлечет внимание любопытных. Ему не доставляло удовольствия отправлять ее на такое опасное дело, но выбора не было. Он должен показать, кто командует на этот раз. И ясно дать понять и ей, и себе, что не намерен позволять и дальше преступать закон.

Выждав немного, он направился к алькову. И через несколько минут она последовала за ним. Трев был недоволен собой. Его пугало, что он рад вновь ее видеть. Конечно, он встретился с ней, чтобы отдать медальон. Но он не мог приказать своему сердцу не биться так учащенно. Она будет принадлежать только ему, пусть даже на время одного танца.

— Ты теряешь сноровку.

Темперанс вздрогнула, услышав явные нотки торжества в голосе офицера. На нем было роскошное одеяние султана. Дорогой шелк цвета ляпис-лазури плотно облегал его мускулистый торс и придавал еще более глубокий оттенок синевы насмешливым глазам. Кроваво-красный рубин на тюрбане — неужели настоящий? — мерцал внутренним огнем, когда в нем отражался блеск свечей. Хотя его глаза горели ярче. Они сверкали словно сапфиры за шелковой маской.

— Дешево же ты ценишь свою жизнь, — сказал он.

— Это не так.

— Тогда зачем продолжаешь заниматься этим рискованным ремеслом?

Вопрос мог бы разозлить ее, но он спрашивал из любопытства, а не с упреком. Она пожала плечами:

— А зачем ты участвуешь в сражениях? И потом — я все вернула.

— Почему?

— А ты как думаешь? Мне нужен мой медальон.

Взгляд его остался непроницаемым.

— Это хорошо.

Глаза его были цвета неба в лунную ночь, и они пристально глядели на нее. Она мучительно размышляла, что он заставит ее сделать, прежде чем отдаст медальон. Она не ждала, что будет легко, и прекрасно понимала это, когда приняла решение пойти на маскарад.

Но она забыла, как он волнует ее, как нарушает ее душевное равновесие. Она думала, что встретиться с ним в людном месте будет безопасно. Он не посмеет с ней ничего сделать. Устроители маскарада терпимо относятся к похоти, но не к откровенному насилию. Но сейчас она боялась не этого, а соблазнения. И ведь никто не пошевелит и пальцем, чтобы не допустить этого — в соблазнении и заключается основная цель маскарада.

Теперь, когда она вновь осталась наедине с ним, энергия, исходящая от него, казалось, наполняла пространство между ними сильнее, чем головокружительный запах восточных пряностей, пропитавший его одежду. Он пробуждал в ней трепет чувственного желания, и она сама напоминала себе бабочку, которая летит на свет, зная, что непременно сгорит.

— Сними эту дурацкую маску, — приказал он, срывая свою.

Она и забыла, какие резкие у него скулы и какие соблазнительные, манящие губы, несмотря на белый шрам, рассекающий улыбку. Если в обмен на медальон он хочет того же, что и тогда, в переулке, для нее это не будет наказанием.

Его мягкая шелковая рубашка распахнулась на шее, обнажив густую растительность на груди. Он такой холеный и самоуверенный. Какая-то неведомая сила побуждала ее плыть ему навстречу, но она пыталась бороться с ней.

Она для него никто. Женщина, которую можно использовать и забыть. Она здесь только для того, чтобы забрать медальон. Вспомнив о своей цели, она воспользовалась приемом, который, как ей хорошо известно, мужчины находят очень возбуждающим — медленно провела языком по верхней губе. Убедившись, что завладела его вниманием, она поднесла руку к маске и не торопясь сняла ее. Очень медленно, чтобы заставить его думать о других предметах ее одежды, которые можно снять, о других частях женского тела. Затем бросила маску ему. Он поймал ее, не сводя глаз с ее лица.

— Я опять у тебя в долгу, — со смехом сказала она. — Ты снова извлекаешь выгоду из моего преступления.

— Ты уже была моей должницей, — насмешливо напомнил он. — Но теперь я знаю, как ты оплатишь свои долги.

Она опустила глаза, словно признавая свою вину, а потом взглянула на него из-под опущенных ресниц.

— Ты напугал меня.

— Силой своей страсти? — В его вопросе не было ни капли иронии. Он ждал ее ответа, напряженный и настороженный.

— А она часто пугает женщин?

— Другие женщины не в счет. Я хочу услышать твой ответ.

Он стоял неподвижно, застыв, словно пойнтер, учуявший добычу.

Она сдалась.

— Нет. Меня напугала не твоя страсть.

— Что же тогда?

— Моя. Мое сердце отдано другому.

Его это потрясло, но он ничем не выдал своего смятения.

— Мужчине, чей портрет в медальоне?

— Да.

— Он побьет тебя, если увидит со мной?

— Нет.

— Пристрелит меня?

Она покачала головой.

— Тогда он дурак. Будь ты моей, я бы вызвал на дуэль любого, кто целовал тебя так, как я в ту ночь.

— Он умер. Ему уже все равно, как я распоряжаюсь своим телом. Ревновать теперь может только его душа.

Трев вздрогнул. Когда он вновь заговорил, в его голосе больше не было язвительности.

— Понимаю.