Ирэн Фрэн - Стиль модерн

Как только апартаменты Лианы были полностью обставлены — в марте, когда уже началась весна, — д’Эспрэ стал проводить там все часы, свободные от светских обязанностей. Он казался бодрым, но его счастье было бы более полным, если бы он мог еще позвонить и в дверь напротив. Коварная! В те несколько минут, предшествовавших сну, когда д’Эспрэ, пресытившись Лианой, предавался размышлениям, он думал об их общей подруге и соседке, так напоминавшей ему русскую княгиню, правда, брюнетку, за что прозвал ее тогда княгиней Преисподней. Много раз он пытался избавиться от этого мучительного сравнения, но тщетно. Граф мечтал овладеть Файей здесь, посреди этой мебели, в безумии этих цветов и бабочек. Он узнал от Лианы, что та, которую он представлял себе только в мрачных красках, едва поднявшись, широко открывала окна навстречу свежему утреннему воздуху. Она велела обтянуть стены в своих комнатах белой чесучой, а стулья ампир — светлой тканью цвета шампанского. При каждой встрече — это случалось теперь лишь на лестнице по случаю визита поставщиков — ему казалось, что ее волосы стали еще светлее. Граф оплачивал все ее счета, но не решался прийти к ней, даже не пытался сделать первый шаг. Его не смущала ревность Лианы. Такая счастливая в его объятиях, разве она способна вдруг заартачиться?

Завтра ночью, говорил себе д’Эспрэ, завтра я позвоню в дверь моей княгини Тьмы. Но утром он опять встречал ее на лестнице, слегка вздрагивал — и ночью оставался рядом с Лианой. К середине марта ничего не изменилось, и он в конце концов пожалел, что поселил девушек рядом. Но было уже поздно. Квартиры были окончательно обставлены, гардероб — до лета — готов. К каждой он приставил горничную, кухарку и очаровавшего их негритенка. Наконец — памятное посещение — он отвел их к ювелиру на Вандомской площади, где Лиана получила в подарок великолепный платиновый убор, оправленный изумрудами, в то время как Файя выбрала колье из бриллиантов и сапфиров с кольцами и сережками в придачу.

Д’Эспрэ уже начал себя проклинать, но Файя так ему и не принадлежала.

Между тем весь Париж, узнавший о покупках на Вандомской площади, удвоил свое внимание к графу и его двум протеже. И это его взбодрило. Как и всегда, он решил удовлетвориться тем, что есть. Что до остального, то Лиана, эта чудесная девушка, обожала его. Обе женщины уже воплощали собой придуманный им идеал, и неважно, что они думали и чувствовали. Пришло время вывести их в свет.

Никогда впоследствии Стеллио Брунини не признавал свое авторство по отношению к придуманным именам. Если он и соглашался иногда, что играл какую-то роль в крестинах Лианы де Шармаль, то всегда подчеркивал свою непричастность к имени Файи де Рейпс, заинтриговавшей, а затем и очаровавшей Париж того времени. Это мягкое сочетание звуков ее имени отражало таинственность и поэтичность неповторимо изысканной странной девушки, всегда сопровождаемой своей темноволосой копией, подчеркивало загадку юного создания, приступившего к завоеванию Парижа. Утром они посещали Булонский лес, куда д’Эспрэ отвозил их на автомобиле; после полудня — на ипподром; потом — в Чайный павильон; иногда — на вечеринки с танго. Наконец, поздно вечером они отправлялись втроем на ужин к «Максиму».

Первое же появление в знаменитом ресторане стало их триумфом. Они прошли через зал, вызвав общее удивление. В темно-зеленой кисее, открывавшей всю спину, Лиана покачивала бедрами, словно альма [32] Египетская танцовщица. , сбежавшая из гарема. Файя шла впереди, ее волосы были тщательно завиты и скручены в тяжелый низкий шиньон. Она откидывала голову назад, а ее простодушный взгляд диссонировал с декольте ее платья и в особенности с розово-черным хохолком плюмажа, дерзко воткнутого в макушку.

На следующий день за девушками по пятам следовали все светские хроникеры. Их действия пережевывали, фотографировали, и — высшая честь — на них даже нарисовали карикатуру. Целых десять дней, под руку со своими красавицами, д’Эспрэ щеголял по Парижу и, обычно готовый сжечь сегодня то, что обожал вчера, еще не проявлял никакой скуки. Один из его друзей предложил ему устроить праздник — бал Двух Роз. Д’Эспрэ согласился. Разослали приглашения — и снова триумф. Обед был накрыт на три сотни персон в частном отеле на авеню дю Буа, позади обеих женщин стояли шесть лакеев, готовых выполнить любое их желание. Потом их обступили магараджи, русские князья, лорды, богатые сирийцы и гранды Испании. Впервые в жизни Лиана и Файя почувствовали себя настоящими светскими женщинами, которые никогда не переступали порога «Максима» и благодаря замужеству получали все то, чего куртизанки добивались альковными талантами. На одно обстоятельство обратили особое внимание: обычно, когда кокотки подражали светской моде, они добавляли к костюму явные знаки обольщения — более пышные перья, чересчур сильные духи, слишком низкое декольте. Однако Лиана и Файя приложили столько умения, что их можно было принять за девушек из хороших семей. Их взгляды, излучавшие скромность, усиливали это впечатление.

Граф проводил своих прекрасных подруг на Тегеранскую улицу. В то время как утренняя заря поднималась над парком Монсо, он весело объявил им:

— Ну вот вы и признаны светом!

И все трое расхохотались. Дело было сделано.

Но и другие слухи, более сдержанные, начали бродить по городу. Они зародились в будуарах великосветских ревнивых дам, в комнатках кокоток, начавших не столь удачно или же более зрелых, таких, как Алиса де Мент, Габи де Наваль, Маргарита Бразильская. Все пели одну и ту же песню: откуда появились эти крошки графа д’Эспрэ, такие юные и столь вызывающие? Кто они, с видом фальшивых принцесс и слишком красивыми припудренными носиками?

Граф целую неделю ничего не знал об этих слухах, пока не встретился со Стеллио в кафе «Мир». Это была чистая случайность. Д’Эспрэ появлялся здесь достаточно редко. Он как раз входил, а задевший его в это время молодой человек извинился, даже не обернувшись. Граф узнал его по легкому акценту:

— Стеллио! Мой дорогой Стеллио…

Тот очнулся от своих грез.

— Давайте сядем за столик!

Стеллио покачал головой:

— У меня дела. Извините.

— Бросьте!

Как всегда, Стеллио не смог устоять перед д’Эспрэ. Они еще не сели, как граф наклонился к нему:

— Я начал выводить их в свет. В Булонский лес. К «Максиму». Неделю назад был большой праздник у герцога де…

— Я все знаю, — перебил его Стеллио.

Гримасу, сопровождавшую эти слова, д’Эспрэ принял за попавшуюся тому горечь в кофе.

— Да, Брунини, мы их одеваем, мы их создаем, этих красавиц, а все почести — им.

Стеллио прервал его: