Ирэн Фрэн - Стиль модерн

— Проснись! Поехали на Монпарнас. Мне необходим воздух!

Прогулками по еще не проснувшемуся городу они вместе заклинали свои невысказанные страхи, и это тоже их сближало. Но они заблуждались, предполагая, что боятся одного и того же.

Было душно. Стив лихорадочно вел «кадиллак» по пыльным сонным улицам. Большие облака, окаймленные голубым контуром, вырисовывались на небе в свете нового дня. Они проехали вокзал, где у входа были сложены первые газеты. В них сообщалось об обвинении, выдвинутом против Мата Хари, о скором прибытии в Париж генерала Першинга [60] В. Ф. Першинг (1860–1948) — генерал, возглавлявший американские войска, выступавшие в коалиции с французами в 1918 г. . На Монпарнасе Стив припарковал машину, и они пошли по дремотным улочкам к своему излюбленному кафе. Как и обычно, здесь все дышало спокойствием: на краю изнемогавшего от жары и от войны города это был островок безмятежности.

— Интересно, — внезапно сказал Макс, будто спокойствие этого места толкало его на откровенность, — я, может быть, умру через три месяца и так и не узнаю настоящую страсть.

— Благослови за это небо, — перебил Стив, — благослови его, потому что…

Он запнулся. Нет, ничего не говорить, даже Максу, не попадать в ловушку доверия — это заставит его вернуться назад, оживить то, что уже было мертво, чего, может быть, никогда и не было.

К счастью, они уже подошли к кафе, где впервые было пустынно. Они заказали ужин, выпили и поели в молчании, окутанные влажным воздухом. Уже выходя на улицу, Макс, как всегда витая в своих мыслях, столкнулся в дверях с человеком, идущим ему навстречу. Тот споткнулся, роняя в пыль три маленьких холста, и, пошатываясь, пьяно воскликнул:

— Мои картины! Свинья, он их порвал! Теперь тебе остается только купить их у меня!

Макс возмутился:

— Купить! Да я их едва поцарапал! — И стер ладонью покрывшую их пыль.

На помощь друзьям спешил хозяин кафе:

— Оставьте его. Он очень вспыльчив. Заплатите за его картины. Он нес их мне в уплату за долги. Я их беру только из жалости.

Художник, качнувшись, встал в дверях:

— Это же искусство, ты ничего не прогадаешь! Посмотри на цвет! Особенно куб, дружище, куб!

Стив кинул на стойку горсть монет.

— Взгляни на мои холсты, — не отставал художник.

Но Макс не спеша уже расставлял картины на столике.

— Хорошо, мы доставим тебе это удовольствие, а затем ты уберешься. — И он склонился над картинами.

На первый взгляд два натюрморта и портрет женщины в самом деле были написаны в кубистическом духе, но этот стиль был слегка смешан с неоимпрессионизмом, будто художник хотел увериться в том, что его труд будет оплачен.

Макс, увидев портрет, вынул из кармана солдатскую почтовую открытку и сравнил ее с изображением на холсте.

— Стив!

Его друг в это время не мог оторваться от странной ладони художника с лишним пожелтевшим и зачахшим пальнем, уцепившимся за край картины.

— Та же девушка, что на моей фотографии! — волновался Макс. — Моя маленькая богиня, мой траншейный талисман! Она здесь, на этой картине!

Стив запустил руку в свою шевелюру:

— Послушай, Макс, возьмем эти холсты и уйдем. Девушки на почтовых открытках! Зачем интересоваться такой ерундой!

Художник расхохотался:

— Ты не был в траншеях! Да, это та же девушка, что на открытке! Я хорошо с ней знаком — это так же верно, как и то, что меня зовут Минко. Но она сейчас еще лучше, еще красивее. Впрочем, она всегда красива, эта… — Ему изменил голос.

Внезапно солнце пробилось из-за туч и заполнило светом кафе, приласкало крыши домов.

Стив взглянул на портрет и, ослепленный, закрыл глаза.

Случилось ли это до или после пробившегося солнечного луча, он так и не понял. В одно мгновение им овладел сверкающий образ — лицо с остановившимся взглядом, выплывшее из влажной тени и уже не покидавшее его: Файя. Файя в зеленом платье, с разметавшимися волосами, глядевшая на него из глубины кресла, в окружении зелени в оранжерее или зимнем саду.

Макс первым прервал эти чары:

— Смотри: как жаль! Она беременна.

Файя переплетенными пальцами поддерживала снизу свой раздувшийся живот. Этот жест, великолепный в своем бесстыдстве, также был ей свойствен.

Стив, которого распирало от вопросов, обернулся к художнику. Но было поздно. Тот воспользовался их изумлением, чтобы схватить со стойки початую бутылку, и уже убегал, зигзагами виляя по улице. Тогда, ничего не объясняя другу, Стив вручил ему все три холста:

— Бери. Я оплатил их, а ты храни. — И подтолкнул его к выходу.

Высаживаясь из «кадиллака» у своего дома, Макс неожиданно сжал его запястье:

— Ты мне пообещал, что поедешь в Довиль, что не бросишь меня.

— Нет, не брошу, — твердо ответил Стив. — Потому что ты скоро уходишь на фронт.

Лиана уверенно положила свое шитье на плетеный столик, поменяла положение большого зонта от солнца, посмотрела на решетку в саду, всю покрытую розами, и, вдруг снова набравшись смелости, объявила тоном, не допускавшим возражений:

— Нет, Файя. Мы не поедем в Довиль. Это неразумно.

— Неразумно! — возмутилась Файя. — Но, бедная моя Лиана, Довиль так далеко от фронта! Это здесь, в Шармале, мы рискуем. А там чего нам бояться?

И она расхохоталась.

Лиане удалось сдержаться. Она уже давно себя укрощала. Как все остальные, любившие Файю, но в то же время и ненавидевшие ее, она продолжала сносить ее капризы.

В начале замужества Файи подруги совсем не виделись. Лиана уже было подумала, что этот период ее жизни закончился — волнующий, неистовый, порою нездоровый. Вентру поселил жену вдали от Тегеранской улицы, в частном доме на проспекте Акаций, откуда она редко выходила. Сам ли Вентру держал ее взаперти, или Файя из покорности обрекла себя на жизнь затворницы? Сколько криков, слез, злобы прятали эти роскошные стены, эта уединенная жизнь? И если они были, то кто лил слезы или скрывал свою ярость? Никто этого не знал.

В первые два года войны светская жизнь затихла, и Лиана постепенно стала испытывать смертельную скуку в беспрестанных вечерах наедине с д’Эспрэ. Ее любовник никогда не говорил о женитьбе. Он был все более рассеян, все больше витал в своих мыслях. Вскоре стало ясно, что они друг друга уже не любят.

В это время Париж оживился: снова можно было пойти в Оперу или в театр. В мюзик-холле под патриотические куплеты Мистингетт и окружавшие ее девицы очень изящно поднимали ноги. И весной 1916 года, всюду, где можно было развлечься, вновь стала появляться Файя. Новая Файя — жизнерадостная зрительница, а не танцовщица. Все такая же красивая и непостоянная, она стала разговорчивой, даже словоохотливой. Но самое главное, она была беременна.