Шарлотта Физерстоун - Одержимый

– Пошлите весточку в наше имение, в Лодж, если вам потребуется моя помощь. И помните, вам не следует находиться на сквозняке или холодном воздухе. Во время простуды сердцу тяжелее качать кровь. Вашему сердцу не нужно перенапрягаться. Боюсь, вам лучше пропустить церковную службу этим вечером. При вашем слабом самочувствии не стоит лишний раз рисковать.

– Мама считает, что вы слишком молоды, чтобы наблюдать меня, – сказала Анаис, смеясь над доктором и тем, как он по-мальчишески надулся.

– Несомненно, она больше доверяет тому своему старому врачу, медицинские книги которого написаны еще в библейские времена.

– Она грозится прислать его ко мне.

– Как бы то ни было, не позволяйте ему пускать вам кровь, Анаис.

– Я не позволю, Роберт.

– Что ж, если это – все, я, пожалуй, пойду. Погода, судя по всему, начинает портиться.

– Никогда не знаешь, что принесет зима в Вустершире.

Роберт кивнул и потянулся к своему коричневому кожаному чемоданчику.

– Почти то же самое и в Эдинбурге. Ну ладно, спокойной ночи, Анаис, и счастливого вам Рождества!

– И вам того же! Пожелайте Маргарет всего самого наилучшего и поцелуйте свою дочку за меня.

– Обязательно, – ответил доктор, расплывшись в широкой сияющей улыбке при упоминании о его ребенке. – Разумеется, я передам. Счастливого Рождества, леди Энн!

И он учтиво наклонил голову, проходя мимо сестры Анаис.

После того как дверь за доктором Миддлтоном закрылась, Энн подошла к кровати и села рядом с Анаис:

– Мне очень жаль. Я не думала, что он все еще тут.

Доктор пробыл здесь, наверху, очень долго.

Анаис пожала плечами и подобрала висящую нитку покрывавшего ее шерстяного пледа. Бедняжка не могла не заметить, какими бледными все еще казались ее пальцы и как ее вены, такие синие и холодные, просматривались сквозь кожу – словно ее плоть была прозрачной бумагой, из которой делают папье-маше.

– Ты идешь на поправку? – Энн перехватила взгляд сестры. – Должно быть, да, потому что ты выглядишь намного лучше, чем месяц назад, когда вернулась из Франции. Милая, ты была практически при смерти, когда лорд Броутон так поддержал тебя! Клянусь, это истинный промысел Божий, что ты встретила его в Париже, потому что тетя Милли металась бы в истерике при мысли о том, что делать с тобой в таком состоянии, да еще и в незнакомом городе!

– Мне очень повезло, что я встретила его светлость, – тихо произнесла Анаис, не желая говорить о Гарретте и событиях, происходивших в ту пору.

– Доктор Миддлтон сказал тебе, в чем же заключается твое слабое самочувствие? Он несколько раз упомянул об этом маме и папе, но довольно туманно отозвался о причине болезни.

Анаис уже начала терять терпение и не преминула продемонстрировать это неугомонной сестре.

– Я ведь уже говорила тебе, Энн, что это небольшой жар и обычное недомогание.

Энн многозначительно выгнула тонкую светлую бровь, явно не веря тому, что услышала, но пропустила мимо ушей раздраженный тон Анаис.

– Мама сказала отцу, что, по всей вероятности, это твои женские органы гниют от участи старой девы, которая и повинна в твоих проблемах с сердцем. Но отец считает, что ты подхватила от французов опасное воспаление мозга.

Анаис улыбнулась и потянулась к руке сестры:

– Клянусь, Энн, с моими женскими органами все в полном порядке. И я не позволю этому шарлатану, доктору Терстону, убеждать мать в том, что мое состояние – не что иное, как истерия, вызванная состоянием этих моих женских органов.

Энн захихикала:

– Когда ты говоришь так, Анаис, это звучит как самый настоящий вздор! Ну как женские органы могут вызвать у кого-то истерию?

– Они и не могут. Доктор Терстон просто презирает женщин, только и всего.

– Ко мне приходила Луиза, – вдруг посерьезнела Энн. – Думаю, тебе хотелось бы знать, что твоя горничная обеспокоена. Ее тревожит то, что твои последние месячные длились почти две недели. И это было довольно… довольно… по словам Луизы, это было довольно обильно.

– Ради всего святого! – застонала Анаис, заливаясь краской до корней волос. – Неужели в этом доме не осталось ничего святого?

– Конечно нет, – с усмешкой ответила Энн. – В доме, полном женщин, разве можно умолчать о такой теме, как месячные? И все же Луиза боится, что причиной твоего недомогания действительно стали проблемы с женскими органами.

– Какое унижение! – с деланым ужасом усмехнулась Анаис. – В самом деле, что происходит? Неужели все эти горничные выстраиваются в очередь, чтобы собирать наши прокладки и обсуждать наши циклы? Неужели весь дом знает, когда месячные приходят раньше или задерживаются?

– Мне кажется, задержка обсуждалась бы наиболее бурно, – заметила Энн, развязно высунув язык. – Только представь, какие пошли бы гулять сплетни, если бы у одной из нас не пришли бы месячные! Если бы мама узнала нечто подобное, обязательно устроила бы нам многочасовой допрос!

– Мама беспокоится только о себе, любимой. Сомневаюсь, что она удостоила бы своим вниманием нечто столь же прозаическое, как месячные.

– Верно, – согласилась Энн. – И все же, мне кажется, тебе хотелось бы знать о том, какие разговоры ведутся за твоей спиной. А еще я, в свою очередь, хочу убедиться, что ты идешь на поправку. Кровотечение остановилось, не так ли?

В тоне Энн слышалась тревога, в ее глазах отчетливо читалось искреннее беспокойство.

– Остановилось.

– Отец сказал, что в твоем недуге нет ничего особенного, ничего, что не мог бы вылечить хороший отдых. Он всегда принимает твою сторону, ты ведь знаешь.

– Ты права, отец действительно привязан ко мне. И хвала небесам за это, потому что если бы мама питала ко мне такие же теплые чувства, я бы оказалась под наблюдением доктора Терстона! Только представь: каждый день мне делали бы кровопускание, а еще я была бы прикована к постели со своими пресловутыми женскими органами, пока он исхитрялся бы найти способ помешать этим органам превращать меня в истеричку!

– Да, – со смехом согласилась Энн. – Папа обожает тебя, а ты, как мне прекрасно известно, обожаешь его. Каждого из тех, кто встречается на пути, ты сравниваешь с ним, считаешь его примером для остальных, не так ли? Папа – та вершина, к которой изо всех сил должны стремиться твои поклонники.

Анаис почувствовала, как залилась краской. Сестра говорила истинную правду, независимо от того, как глупо звучало это ее замечание. Отец был хорошим, добрым, честным человеком. Разве казалось таким уж неправильным для Анаис мечтать, чтобы мужчина, которого она выбрала бы для брака и которому вручила бы свою жизнь, относился к тому же типажу, что и ее отец?

– Но есть еще и мама! – со стоном напомнила Энн. – Она вечно заставляет меня беспокоиться о своей внешности. Она интересуется мной только тогда, когда я выгляжу мило и одета в одно из этих вычурных платьев с бесконечными слоями оборочек и бантиков. Она никогда не станет утруждать себя чтением моих стихов, и, кроме того, мне кажется, что она не слушает меня, когда я пою – если, конечно, я не окружена потенциальными ухажерами. В этом случае мама не упускает возможности сообщить всем и каждому – совершен но не смущаясь, я тебе скажу! – какая чудесная жена из меня выйдет. Клянусь, голову мамы никогда не посещает ни одна серьезная, по-настоящему важная мысль. Она никогда не думает ни о чем, кроме моды и своих туалетов. И как отец мог жениться на такой пустышке?