Алекс Айнгорн - Сердце и корона

— Маркиз Эжен де Ланьери, интендант финансов!

Орсини облегченно вздохнул. «Проклятая Изабелла, — пробормотал он сквозь зубы. — Никогда не знаешь, чего от нее ждать…»

Он прошел на свое место и сел. Наконец, зал был заполнен. Протрубили сигнал, возвещающий начало банкета. Парадную дверь в зал торжественно закрыли, и через боковой вход потянулась вереница пажей с блюдами. Зал заполнили соблазнительные ароматы изысканных яств.

Орсини мрачно поглядывал на послов, которые сидели как раз напротив него, поддерживая любезную беседу с Сафоном. Он, больше не пытаясь привлечь их внимание, сидел, уныло ковыряя позолоченной вилочкой содержимое тарелки, пытаясь побороть дурноту и отвращение. — Вы что, не видите, ее величество делает вам знак подойти! — прошипел Сафон, толкнув его локтем в бок. Орсини поспешно приблизился к королеве, машинально отвешивая ей поклон. Дворцовые манеры уже начали въедаться в него прочнее, чем прежние привычки.

Она понизила голос, так, чтобы ее слов не было слышно другим.

— Орсини, вы бледны, как привидение. Если вам нехорошо, лучше идите к себе. Я отошлю вас под благовидным предлогом.

— Например? Скажете, что у меня приступ клаустрофобии?

Ее губы сложились в понимающую улыбку.

— Не обижайтесь.

— Я и не обижаюсь.

Послы переглянулись. Со стороны выглядело, что королева вполне ладит со своим интендантом финансов, как бы им не показалось вначале. Похоже, он даже имел немалый вес при дворе, если королева о чем-то советуется с ним.

Изабелла встала.

— Пойдемте, маркиз, — она сделала Орсини знак следовать за ней. — Две минуты, господа. Продолжайте банкет. У нас возникло дело, не терпящее отлагательств.

Уважительные, завистливые, удивленные взгляды провожали Орсини, когда он вышел вслед за королевой.

— Идите, — она махнула рукой, отпуская его. — Я подышу здесь воздухом и вернусь к гостям.

«Еще не время, — безмолвно усмехнулась она ему вслед. — Еще не пора».

Старый Ги де Бонар нечасто баловал Орсини вниманием, и потому его приглашение в тот раз застало молодого человека врасплох. В отличие от Изабеллы, которая по семи раз на день посылала за ним слугу, невзирая на время суток, старый, больной и близорукий министр, многие полагали, едва ли вообще заметил перемены в своем кабинете. Но Орсини он беспокоил гораздо больше, чем вспыльчивая, но невнимательная Изабелла, которую финансовые вопросы волновали, как прошлогодняя мода. Ги де Бонар служил королям Аквитанским в должности первого министра в течение более сорока лет. Это что-то да значило.

В кабинете первого министра стоял резкий запах одеколона, и Орсини невольно поморщился, пытаясь задержать дыхание. После покушения Курвеля ему становилось дурно от любого острого запаха, все равно приятного или не очень, и этот синдром пока не проходил, хотя королевский лекарь успокаивал, что так бывает.

— Присядь, мальчик мой, — доброжелательно пригласил его Бонар своим дребезжащим птичьим голоском. Весь его вид излучал заботу, и Орсини немного успокоился, решив, что этот старец, в отличие от Сафона, не записал его во враги. — Не очень-то у тебя цветущий вид. Впрочем, оно и не удивительно. Я всегда подозревал, что наш Курвель тот еще мерзавец.

— Мне еще повезло.

Старец сочувственно покивал головой.

— Еще бы. Мне говорили, рассчитай Курвель правильно дозу, то когда бы ты почувствовал недомогание, яд бы уже попал в кровь и прощай. Но тебе уже лучше?

— Лучше.

— Я рад… Очень хорошо, — Орсини понял, что выслушал только вступление. Вовсе не для того Бонар хотел его видеть. — Ты недурно начал, не удивительно, что Курвель испугался. Очень недурно.

Холодок под сердцем не исчезал, несмотря на нарастающую доброжелательность Бонара. Орсини не любил комплиментов. Он в них не верил.

— Мне нужен сущий пустяк. Ключ от казны, как мне сказал Сафон, нынче у тебя, а мне нужно восемь с половиной тысяч ливров.

Орсини замер. Мозаика в голове медленно складывалась в стройную картину. Ему нужно восемь с половиной тысяч. Из королевской казны. Вот так.

— Однако же… На какие нужды?

Бонар близоруко сощурился, глядя в его лицо. Его голос был слаб, но издевки он не скрывал, как не скрывал и правды, потому что Орсини не стоил того, чтобы лгать ему.

— Видишь ли, мальчик мой, у меня молодая племянница. Моя чересчур азартная девочка проиграла в карты, заложила драгоценности, экипаж, что-то еще. В молодости такое частенько бывает. Кто же выручит, если не добрый дядюшка?

Орсини надменно вскинул голову.

— И что же, по-вашему, я выдам деньги на нужды вашей племянницы? Влезу в казну, чтобы она не потеряла свой экипаж?

— Милый мальчик, не нужно играть со мной. Ты должен был понимать, на что ты идешь, вламываясь через черный ход в большую политику. Я видел, как ты сбросил Гренгуара, чтобы занять его место. Ты все понимаешь. Здесь нет места ложным ценностям. Ты же не пробивался наверх ради своего грошового жалования. Или ты полагаешь, что будешь единолично курировать казну? На то я и первый министр, чтобы мне оказывали различные мелкие услуги.

Теперь Орсини окончательно понял. Его толкали на воровство, банальное воровство. Причем, вся ответственность падет на него, он никогда не докажет, что Бонар вынудил его.

— Нет, — зло выговорил он. — Мне плевать, что вы думаете обо мне. Я не для того здесь, чтобы воровать. Вы ничего через меня не получите.

— А как же иначе? — на мгновение слабый старческий голос обрел силу. — Как ты думал удержать свою должность? За счет чего? Ума? Опыта? Связей? — каждое слово било как удар хлыста. — Дружба с графом де Рони-Шерье? Ну-у, милый, он не имеет влияния при дворе, он не их тех. Я бы сказал даже, что он выше этого.

Орсини кусал губы вне себя от злости, бессильной злости загнанного в угол зверя. Ему было явлено истинное лицо власти, и даже он, скептик и реалист, ужаснулся его уродству. Нет, не таким он хотел стать, не таким, как могущественный лицемер Ги де Бонар.

— Ни единого ливра, — негромко произнес Орсини. Старец иронически ухмыльнулся.

— Ну что ж, малыш. Я думал, ты сообразительнее, но я тебя переоценил. Как ты полагаешь, чье слово более значимо для ее величества — твое или мое? Ведь, как ты понимаешь, в моем правительстве не может остаться человек, вздумавший мне перечить.

— Я скажу королеве правду.

— Я тоже, дружок. Скажу, что ты, к сожалению, не компетентен и не можешь исполнять работу, в которой ничего не смыслишь. Как думаешь, что за тем последует?

Орсини невольно зажмурился, словно от удара. Воображение его легко подсказало: одно слово старого, без сомнения преданного короне, хотя и нечистого на руку Бонара, и все достигнутое нечеловеческим трудом пойдет прахом. Изабелла не даст ему и рта раскрыть. Но и пойти на поводу у Бонара означало раньше или позже быть обвиненным в мошенничестве. Это лишь оттянет позорный конец, и он отправится в вечное изгнание, как Гренгуар, или за решетку, как Курвель.