Алекс Айнгорн - Сердце и корона

В замке царил легкий полумрак, приятный для глаз. Изумрудного цвета шторы были опущены до самого пола, бездна подобранных с хорошим вкусом вещиц украшали изящную гостиную. Повсюду ощущалась рука внимательной, любящей женщины. В его доме, вспомнил Орсини, никогда не было уютно. Изабелла не привыкла сама заботиться об уюте домашнего очага, предоставив это равнодушным рукам слуг. Впрочем, должно быть, она просто не любила этот дом, слишком серый, слишком похожий на другие, выбранный им лишь из-за близости к дворцу, где он пропадал днями и ночами, покинув ее на Мадлену. Он встряхнулся, обнаружив, что Жанна смотрит на него с укором, — он не услыхал ее вопроса.

Они поужинали вдвоем в зале, где легко поместились бы двадцать человек. Стройный серебряный канделябр разделял их, погрузив его во тьму, а ее, напротив, ярко осветив мерцающим светом пяти розовых свечей. Она неторопливо рассказывала что-то об устройстве оранжереи, — просто чтобы не молчать. Он был благодарен ей за этот фон, не позволявший ему вновь нырнуть в пучину своих безрадостных размышлений.

— Я провожу вас в вашу комнату, — она поднялась, приглашая его за собой. Орсини отодвинул тарелку, до которой едва дотронулся, и пошел за хозяйкой. На лестнице было темно, и он взял ее под руку. Они поднялись по ступеням, не разговаривая, сосредоточенно и бесшумно. Одна из комнат была приоткрыта, и сквозь щель сочился желтоватый свет, об стекло окна с шумом билась большая ночная бабочка. У изголовья был небрежно брошен альбом, около зеркала — шпильки. Жанна замедлила шаг, ее губы уже было приоткрылись пожелать ему доброй ночи, но она не проронила ни звука. Повинуясь странному, едва ли объяснимому порыву, Орсини потянулся обнять ее хрупкое тело в белой шелковой дымке платья. Они медленно вошли вдвоем в ее спальню. Жанна остановилась, молча глядя на него, не удивленная и не оскорбленная, но и без победного блеска в глазах. Он никогда не понимал ее, эту бледную кроткую девушку-ангела. Ее платье упало к ее ногам, — как будто само собой. Она была белоснежная, как фарфоровая кукла, и тоненькая, как девочка-подросток, узкобедрая, с едва развитой, детской грудью. Едва ли она способна была пробудить страсть, едва ли стремилась к этому. Орсини, смущенный ее видимой невинностью, испытал робкое желание отступиться, уйти, не переходить границ доступного. Но он зашел слишком далеко, и посчитал смешным отказаться от нее — теперь, и тем не унизить ее. Даже если назавтра она будет благодарна за сегодняшнее оскорбление.

Он проснулся на рассвете. Жанна крепко спала, ее тонкие руки обнаженными расслабленно лежали поверх одеяла. Она была хороша сейчас — трогательная и нежная, как белая лилия. Такой он предпочел бы запомнить ее. Наскоро одевшись, он оставил ее, но вдруг, уже спустившись во двор замка, решил, что это будет похоже на бегство. Он сошел с выложенной аккуратными ромбиками дорожки, прошел по влажной от росы траве и сорвал молочно-белую лилию, затерявшуюся среди боярышника. Ее он оставил у изголовья своей бывшей невесты, а ныне госпожи де Миньяр. Тихо крадясь к выходу, чтобы не потревожить ее, он не видел, что она смотрит ему вслед. Он ушел, а Жанна улыбаясь вертела в руках ароматную лилию, его последний и единственный подарок. Она слышала, как застучали копыта его лошади по двору, но не поднялась поглядеть из окна ему вслед. До нее доносился все более отдаленный топот, а потом и он стих. Замок Миньяров был окутан тишиной.

Орсини преодолел не меньше мили, когда нащупал в своем кармане конверт, которого там раньше не было. Он сразу понял, что маленькая Жанна была хитрее, чем ему казалось. Признать свою ошибку он мог, все равно он не собирался когда-либо встречаться с ней вновь. Он прочитал письмо.

«Знаю, что когда вы прочтете эти строки, вы уже будете далеко от меня. И мне уже не будет столь совестно перед вами, Эжен.

Я знаю, то, что было, ничего между нами не изменит, да и не должно. Я знаю, в вашем сердце, как бы вы не сопротивлялись этому, властвует Изабелла. Мне не жаль. Я люблю своего мужа, правда, Эжен. Вы бы никогда не захотели, чтобы я ушла с вами, а я не оставлю его ни за что на свете. Мне бы не хотелось обманывать вас. То, что было… Я так мечтаю о ребенке, странно, что до сих пор ничего не вышло. Не знаю, чья здесь вина. Возможно, моя. Тогда ничего здесь не попишешь. Возможно, и нет. Я была бы не против вырастить вашего сына. Вы ведь не были бы в обиде, не так ли? Я знаю, что нет. Не осуждайте меня, Эжен. В сущности, я лишь размечталась. Уверена, пройдет время, и вы вернетесь к ней. Не сомневайтесь, это будет правильно. Вы созданы друг для друга.

Прощайте, Эжен.

Жанна де М.

P.S. Я видела у вас на боку свежий шрам. Не позволяйте ей вовлечь себя в ее войну. Всегда помните — это ее война. Война за ее корону. Не дайте ей играть вашей жизнью.

Вот и все. Прощайте.»

Он невольно скомкал послание. Ему понадобилось все врожденное чувство юмора, чтобы усмехнуться. Даже эта ангелоподобная крошка, и та использовала его. Впрочем, а на что он рассчитывал? Что она открыла в своем сердце источник вечной любви к нему, Орсини, министру без кресла, проигравшему военачальнику, брошенному супругу? Это было бы смешно… Он зло стегнул безвинную кобылу, и на дороге взвилось облачко пыли.

Шли дни. Изабелла постепенно втягивалась в привычные ей с детства дворцовые будни. Она снова стала королевой Аквитанской. Как прежде.

Оставался один нерешенный вопрос, к которому она боялась и приступить. Королевство нуждалось в правительстве. Кто-то должен был стать первым министром. Кто-то, но не Орсини. Она переговорила даже со стариком Жанери, пытаясь избрать достойную кандидатуру, она присматривалась и приглядывалась к своему новому окружению, но ни на что не могла решиться. Она не представляла, кто может заменить Орсини.

Она обещала наутро на совете объявить имя достойного, но накануне еще не знала ответа. Она полулежала в раздумьях, облокотившись о полированный витой подлокотник, и за многие мили от нее в скромной гостинице покой ее мужа тревожили точно те же мысли. Кто? Кто будет следующим? Кто займет его покои, кто обоснуется в его кабинете? Кто будет заходить к ней в любое время суток и часами утомлять ее путанными расчетами? Прикрывая глаза, она упорно видела Орсини, — Орсини с ворохом бумаг под мышкой, Орсини, удобно развалившегося в ее кресле, презрев или, возможно, не зная правил этикета. Только так она представляла себе своего первого министра, таким, каким она впервые увидела Его — худощавым и немного нескладным, совсем еще юным и чуть-чуть наивным. Господи, да ему и теперь едва исполнилось двадцать семь!

Она даже проявила некоторую заинтересованность в способном энергичном пареньке, рекомендованном ее вниманию, но несмотря на напор и признаки ясного ума, ему недоставало странного обаяния Орсини, которое покорило когда-то ее сердце. Все было не то.