Александр Дюма - Шевалье де Мезон-Руж

— Что он там сказал? — спросил другой волонтёр; его выговор, протяжный и ироничный, был характерен для простолюдинов, точнее — для парижской черни, когда она начинает сердиться.

— Он сказал, — ответил молодой человек, — что если эполеты не внушают уважения к офицеру, то сабля заставит уважать эполеты.

В тот же момент защитник молодой женщины, сделав шаг назад, распахнул складки своего плаща и при свете фонаря блеснула широкая и увесистая пехотная сабля. Потом быстрым движением, свидетельствовавшим о привычке к поединкам, незнакомец схватил командира волонтёров за воротник карманьолы и приставил острие сабли к его горлу.

— Ну а теперь, — сказал он ему, — поговорим как добрые друзья.

— Но, гражданин… — пробормотал командир волонтёров, пытаясь освободиться.

— Эй, я тебя предупреждаю, что при малейшем движении, которое сделаешь ты или сделают твои люди, я разрублю тебя пополам.

Все это время двое волонтёров продолжали удерживать женщину.

— Ты спрашиваешь, кто я такой, — продолжал молодой человек, — хотя не имеешь на это права, так как не командуешь регулярным патрулем. Однако я тебе скажу. Меня зовут Морис Ленде, я командовал артиллерийской батареей десятого августа. Я лейтенант национальной гвардии и секретарь секции Братьев и Друзей. Этого тебе достаточно?

— А! Гражданин лейтенант, — ответил командир, который чувствовал нажим острия сабли все сильнее, — это совсем другое дело. Если ты действительно тот, за кого себя выдаешь, то есть добрый патриот…

— Ну вот, я так и знал, что мы поймем друг друга, обменявшись несколькими словами, — сказал офицер. — Теперь твоя очередь отвечать. Почему эта женщина кричала и что вы ей сделали?

— Мы ее вели на караульный пост.

— Почему вы вели ее туда?

— У нее нет гражданской карточки, а последний декрет Коммуны приказывает арестовывать всех, кто попадается на улицах Парижа после десяти часов вечера без гражданской карточки. Ты забыл, что отечество в опасности и что на ратуше висит черный флаг?

— Черный флаг висит на ратуше и отечество в опасности потому, что двести тысяч наемников наступают на Францию, — произнес офицер, — а не потому, что какая-то женщина бежит по улицам Парижа после десяти часов вечера. Но это не имеет значения, граждане, ведь есть декрет Коммуны. Вы по-своему правы, и, если бы вы мне сразу все рассказали, наше объяснение было бы более коротким и менее бурным. Хорошо быть патриотами, но неплохо при этом быть вежливыми людьми, и офицеров нужно уважать, ведь они избранники народа. А теперь уведите эту женщину, если хотите, — вы свободны.

— О гражданин! — закричала, схватив Мориса за руку женщина, с глубокой тревогой следившая за их спором. — Не оставляйте меня во власти этих полупьяных грубиянов.

— Хорошо, — сказал Морис. — Возьмите меня под руку, и я провожу вас вместе с ними до поста.

— До поста? — повторила женщина с содроганием. — Но зачем вести меня туда, если я никому не причинила вреда?

— Вас ведут на пост, — сказал Морис, — вовсе не потому, что вы сделали что-то плохое, и не потому, что вы можете это сделать, а потому что декрет Коммуны запрещает выходить без гражданской карточки, а у вас ее нет.

— Но, сударь, я не знала этого.

— Гражданка, на посту вас встретят достойные люди, которые выслушают ваши объяснения, и вам нечего бояться.

— Сударь, — сказала женщина, сжимая руку офицера, — я вовсе не оскорблений боюсь, а смерти: если меня отведут на пост — я погибла.

В ее голосе было столько страха и одновременно благородства, что Морис вздрогнул. Этот дрожащий голос проник в его сердце подобно электрическому разряду.

Он повернулся к волонтёрам, совещавшимся между собой. Униженные тем, что им помешал всего лишь один человек, они явно намеревались вернуть свои утраченные позиции. Их было восемь против одного. У троих были ружья, у других — пистолеты и пики. У Мориса же — только сабля. Борьба не могла быть равной.

Да и сама женщина поняла это: вздохнув, она опять уронила голову на грудь.

Что касается Мориса, то, нахмурив брови, презрительно приподняв губу, вынув саблю из ножен, он пребывал в нерешительности: долг мужчины призывал его защитить эту женщину, а долг гражданина — оставить ее.

Вдруг на углу улицы Добрых Ребят блеснули вспышки выстрелов и послышался размеренный шаг патрульного отряда. Заметив скопление людей, патруль остановился шагах в десяти от группы волонтёров. Его капрал крикнул:

— Кто идет?

— Друг! — воскликнул Морис. — Друг! Подойди сюда, Лорен.

Тот, кому было адресовано это обращение, вышел вперед и в сопровождении восьми человек приблизился к волонтёрам.

— А, это ты, Морис, — сказал Лорен. — Ах ты распутник! Что ты делаешь на улице в такое время?

— Ты же видишь, я возвращаюсь из секции Братьев и Друзей.

— Да, наверное, для того чтобы направиться в секцию сестер и подруг. Знаем мы это…

Ну что? Разве не так?

— Нет, мой друг, ты ошибаешься. Я возвращался прямо к себе, когда встретил эту гражданку, отбивавшуюся от волонтёров. Я подбежал к ним и спросил, почему они хотят арестовать ее.

— Узнаю тебя, — сказал Лорен. —

Затем он повернулся к волонтёрам.

— Почему вы арестовали эту женщину? — спросил поэтично настроенный капрал.

— Мы уже говорили об этом лейтенанту, — ответил командир. — Потому что у нее не было карточки.

— Полноте! — сказал Лорен. — Вот так преступление!

— Ты что же, не знаешь постановления Коммуны? — спросил командир волонтёров.

— Как же! Как же! Но есть и другое постановление.

— Какое?

— А вот какое:

Ну, гражданин, что ты скажешь об этом постановлении? Оно изящно, мне кажется.

— Во-первых, оно не опубликовано в «Монитёре», а во-вторых, мы ведь не на Пинде и не на Парнасе. К тому же и час теперь неподходящий. Да и гражданка, может быть, не молода, не красива и не грациозна.

— Держу пари, что наоборот, — сказал Лорен. — Ну, гражданка, докажи мне, что я прав, сними свой капюшон, чтобы все могли оценить, распространяются ли на тебя условия декрета.

— О сударь, — сказала молодая женщина, прижимаясь к Морису, — после того, как вы защитили меня от ваших врагов, защитите меня от ваших друзей, умоляю вас.