Мэри Брэддон - Проигравший из-за любви

— Бесполезно, — сказал он раздраженно. — Я не могу рисовать вас в этом ярком голубом платье. Цвет лица от этого совсем никуда. Я должен немедленно достать платье в классическом стиле. Могу взять такое у театрального костюмера.

— Вам не нравится голубое? — запинаясь спросила Луиза.

— Для определенного цвета лица, нравится, но не для вашего. Что заставило вас надеть это платье сегодня?

— Оно новое, мой отец дал мне его. Я думала, вам такое платье понравится больше, чем то старое, которое я всегда ношу. У меня не было ни одной новой вещи за два года.

Слабое всхлипывание последовало за этим признанием, и разочарование Лу нашло себе выход в слезах. Это прекрасное голубое платье, которое она шила в ночные часы, когда кругом была непроницаемая тишина, нарушаемая изредка бродячими котами на Войси-стрит, эта ластовица, выкройка, элегантный разрез, правый рукав и левый рукав, в которых уже запутался ее мозг, все это было названо «сверкающая голубая штучка» тем, чье мнение было для нее особенно дорого. Луиза мечтала, что сможет появиться перед ним обновленным существом в этом новом платье, подобно тому, как бабочка освобождается от кокона, в котором она была закована.

Такое, похожее на детское, всхлипывание и полные от слез глаза сильно тронули мягкое сердце Уолтера. Он бросился к ней через комнату, стал ласково утешать ее, говорил что-то успокоительное и притянул ее к себе с братской нежностью.

— Мой дорогой ребенок, — сказал он, — платье очень очаровательное само по себе. Оно только не очень идет вам. Эта бледная, оливкового цвета кожа вашего лица теряет свою привлекательность из-за голубого цвета. Почему вы не сказали мне, что хотите новое платье? Позвольте мне выбрать его для вас. Я достану прекрасный костюм для Ламии. Я должен рисовать вас в классическом одеянии — греческой тоге из белого кашемира с алой каймой, что как раз согреет холодный белый цвет и составит контраст с вашими черными волосами.

Эти слова утешили Луизу, но Уолтеру все же было досадно, что он обидел ее. Каким все-таки чувствительным существом была она, несмотря на Войси-стрит, свою бабушку и второсортную одежду. Она оставалась женщиной, никоим образом не изменившейся от острых жизненных лишений. До сих пор он избегал делать ей какие-либо подарки. Даже свои книги он давал ей только почитать. Но днем, после описанной выше сцены, он прислал сверток с шелком ярко-алого цвета, цвета Чамбертина. Были там также кружева, брюссельские или брабантские, о которых миссис Гарнер говорила как о целом состоянии. Вряд ли это было самое подходящее платье для молодой девушки на Войси-стрит, сделанное из такого яркого неапольского шелка. Вряд ли это было платье, в котором можно сбегать за пивом или просто спокойно посидеть в маленькой гостиной, где было все только самое необходимое для хозяйственных дел. Определенно, такая одежда не была предназначена для обслуживания жильцов и уборок. Но обидев Луизу своими высказываниями, мистер Лейбэн сильно хотел загладить свой поступок.

«Дорогая мисс Гарнер, — писал он в своем коротком послании, которое было приложено к свертку, — я рискну послать вам платье, которое, думаю, подойдет вам лучше, чем то голубое. Примите его от меня, пожалуйста, и носите как доказательство того, что вы простили; мои слова, сказанные о выбранном вами платье. Я заказал наряд для Ламии и был бы очень обязан вам, если бы вы пришли к Мерсе на Бау-стрит и примерили его. Я там сказал, что вы придете. Всегда ваш.

Миссис Гарнер вертела содержимое посылки и вздыхала.

— Должно быть, это стоит по десяти шиллингов за ярд, — сказала она, — а здесь пятнадцать ярдов, что составляет семь фунтов, да еще шесть ярдов кружев, стоящих фунтов пять — двенадцать фунтов за платье, которое ты никогда не сможешь носить, разве что по воскресеньям, и которое будет вызывать у других зависть. Двенадцать долларов составляют четверть нашей ренты за жилье. Как жалко, что он просто не дал тебе этих денег!

— Ты думаешь, что я бы взяла от него деньги, бабушка? — сказала Лу, сверкнув глазами и в негодовании заворачивая обратно платье. — Ты не знаешь, как надо ценить доброту и щедрость. Я не очень бы расстроилась, если бы у меня не было этого платья, но я счастлива думать, что он сделал это для меня и купил такую вещь, которую мог бы подарить и настоящей леди.

Джарред почувствовал большое удовлетворение при взгляде на подарок.

— Браво, — сказал он. — Выше голову, моя девочка, это деньги, потраченные на тебя. Кто знает, что может случиться? Хотел бы я взглянуть на ту куколку с Фитсрой-сквер; думаю, она вряд ли выглядит лучше, чем наша Лу, которая в таком порядке держит свои волосы.

Вместо того, чтобы быть благодарной за сделанный ей комплимент, девушка была разгневана речью своего отца.

— Ты не имеешь права говорить такие вещи! — крикнула она. — Ты не можешь говорить так о той молодой леди, на которой мистер Лейбэн собирается жениться. Очень любезно с его стороны быть таким добрым и считать меня леди, я благодарна ему за все его заботы. Но ты думаешь, я не понимаю, что все это притворство? Думаешь, я не знаю, что всего лишь грязь под его ногами?

— Боже, спаси и сохрани нас! — воскликнул Джарред. — Что ты за злючка? Дай мне, пожалуйста, банку с табаком и не говори как дурочка. Всегда выигрывает лучшая лошадь, полагайся на это. Очень маловероятно, чтобы я поставил на черную лошадку, когда наверняка знаю, кто выиграет в скачках.

Вернувшаяся весна: раннее чириканье дроздов в парках, щебетание жаворонков, прилетевших со свежих полей возле леса Святого Джона, корзины подснежников на грязных улицах должны были пробудить во многих душах неожиданное стремление, переместиться в сельскую местность. В это время Лондон неясно выступал из тумана, тускло светились фонари на улицах. Город имел очень тоскливый вид, подобно тому подземному миру, через который Виргилий проводил Данте, Но когда небо было голубым и на Твикенхэмских лугах расцветал боярышник, город был очарователен. Возможно, под влиянием таких видений и зародилось в груди Флоры Чемни новое желание увидеть более прекрасные места, чем те, которые были в радиусе трех-четырех миль от их дома. Обед у Ричмонда, на который были приглашены доктор Олливент и мистер Лейбэн, скорее усилил это желание, чем удовлетворил его.

— Это так мило с твоей стороны, что ты вывел нас сюда, папочка, — сказала Флора, когда они прогуливались на одной из своих загородных прогулок, — но только мне все больше хочется побывать в настоящей сельской местности. Эта тропинка и пейзаж прекрасны, однако я чувствую присутствие Лондона. Мои глаза, конечно, не такие острые как у Генриха восьмого, который стоял вон на том маленьком холме и наблюдал за поднятием флага, которое должно было напомнить ему об отрубленной голове бедной Анны Болин. Это исторический факт, не — правда ли доктор Олливент? Я помню, что читала это у мисс Мэйдьюк. Но мое обоняние говорит мне о том, что Лондон недалеко отсюда.