Мэри Брэддон - Проигравший из-за любви

В скором времени торт с крыжовником и сливки были съедены. Официант убрал со стола с такой мягкой медлительностью, которая просто очаровывала наблюдателя: он аккуратно убрал один за одним стаканы и как бы играючи смахнул крошки на поднос. Лу подошла к окну и посмотрела наружу. Спокойная журчащая река бежала под лунным светом — как все это отличалось от унылого Флигетона, который она видела с моста Ватерлоо. Она смотрела на темный противоположный берег реки, над которым стояло лазурное вечернее небо, тенистые ивы клонились почти к самой воде, тополя стрелами уходили к звездам.

— Я боюсь, что уже очень поздно, — сказала Лу встревоженно, оборачиваясь и глядя на Уолтера, опершегося локтями о стол и смотрящего прямо перед собой в глубокой задумчивости, — это вино просто заставляет забывать обо всем. Я никогда не думала, что время может так быстро идти.

— А почему вы должны думать об этом? — спросил Уолтер, отвлекаясь от своих грез. — Мы счастливы, не правда ли, Лу? Что может быть важнее, чем счастье? Что может значить время для меня и вас?

— Это значит очень многое, — ответила Лу встревоженно. — Бабушка не сказала ничего по поводу времени, когда я должна вернуться, а я забыла спросить ее, как долго я могу быть с вами. Но я знаю, что она будет очень сердиться, если я приеду домой поздно и кто знает, что может подумать по этому поводу папа, Он бывает так страшен, когда сердится.

— Он не будет сердиться на вас, Лу, если я буду рядом, — сказал Уолтер, глядя на свои часы, но не говоря девушке о времени и осознавая, что на часах было гораздо больше, чем он ожидал. — В каком часу ваши родные ложатся спать?

— В любое время. Иногда в одиннадцать, иногда в двенадцать, а может быть, в десять, когда папа чем-то расстроен. Он обычно ложится спать раньше, когда рассержен чем-либо.

— Я думаю, что мы будем дома до двенадцати, Лу, — ответил Уолтер, пытаясь казаться спокойным, он чувствовал, что был виновен в том, что забыл о времени. Это было весьма опрометчиво даже для общества богемы — быть с молодой леди почти до полуночи.

— До двенадцати! — воскликнула Лу пораженно.

— Но это же очень поздно, папа будет очень зол.

— Он не скажет ни одного плохого слова вам, Лу. Я поговорю с ним и все объясню.

— Если он будет слушать вас, — сказала Лу, все еще напуганная мыслью о родительском гневе, — ведь он бывает таким неистовым, когда находит на него что-то, он даже не будет слушать никого.

— Я успокою его, Лу, будьте уверены. А теперь идите и уложите свои вещи.

Лу побегала укладывать свою шляпку и шаль, а Уолтер дал распоряжение о немедленной подготовке их экипажа к отправлению. Уже было десять часов и совсем не оставалось надежды на то, что они смогут добраться на Войси-стрит до двенадцати часов.

Дав распоряжение, мистер Лейбэн вышел в сад выкурить сигару. Его мысли; были странным образом перепутаны сегодняшним днем. Должно быть, сигара оказала на него успокаивающее действие, что позволило ему разобраться в своих переживаниях лучше.

В воздухе носился аромат сирени и калины, выступающих белой стеной над темным кустарником, плеск реки ласкал слух — прекрасное место для романтических грез.

Каким счастливым он чувствовал себя этим днем! Сколько свежести и жизни было в его отношениях с Луизой. Их диалог не утихал ни на мгновение, даже когда они молчали, тишина была еще более очаровательной, чем слова, никогда его так хорошо не понимали. Это действительно был идеальный союз.

Что, если он закроет глаза на безобразное окружение Луизы и сделает так, чтобы она всегда была рядом с ним, чтобы этот день повторялся, повторялся всю жизнь? Увы, было слишком много причин, по которым он не мог сделать такого шага! Во-первых, было почти невозможно вырвать женщину из ее окружения. Жениться на Лу — значило бы породниться с ее бабушкой в ее ужасном платье, с бабушкой, от которой, казалось, пахло соленым луком, которая носила потрепанную обувь, у которой были грязные ногти. Такое родство было бы слишком тяжелой ношей для него, особенно с Джарредом — человеком сомнительной честности, сомнительной добропорядочности, человеком хитрым и беспринципным. При мысли о союзе с такими людьми Уолтер пришел в ужас.

Во-вторых, художник чувствовал себя в какой-то мере обязанным по отношению к Флоре, правда, между ними не было сказано ни одного, слова о любви, только ласковые взгляды девушки, ее голос, казалось, выражают заинтересованность. Мог ли он после этих месяцев, проведенных рядом с ней у камина, после доверия, оказанного ему ее отцом, тихо уйти из ее жизни, оставить ее, огорчив таким ужасным расставанием, когда видел печать судьбы на лице Марка Чемни и знал, что нежно любящие друг друга отец и дочь должны вскоре расстаться, мог ли он, зная это, зная, каким одиноким ребенком была Флора, так бесчестно оставить ее, даже если богемная Лу с ее цыганским умом нравилась ему гораздо больше? Художник знал, что Марк Чемни смотрел на него, как на будущего зятя. Марк, чистый в своих помыслах, как кристалл, сказал уже достаточно для того, чтобы можно было обнаружить у него эту мысль, которая, казалось, была в его мозгу почти с самого начала их знакомства. Флора должна была быть счастлива с таким человеком, наклон, на что неоднократно намекал ему Чемни. Однако здесь не могло быть и речи о корыстных мотивах. Но жениться на Лу — значило бы пуститься в какое-то авантюрное предприятие. Даже если бы Лу была свободна от помыслов об имуществе и материальном благосостоянии, а он действительно был склонен думать, что она, как и Флора, равнодушна к богатству, мог ли он думать, что Джарред и его мать — эти отличные ученики бедности — не затянут его в свои кольца и не оберут его до последней нитки, когда он попадет в их силки?

Это было такое родство, которого любой молодой человек должен избегать, если он не хочет упасть в бездонную яму. Но, но как величественно выглядела Лу, когда смотрела из окна на залитую лунным светом реку. Сколько силы и вдохновения было в этом смуглом лице, в этих великолепных глазах, которые и вдохновили его на идею о Ламии; красное платье так великолепно подходило к ее высокой, стройной фигуре и густым черным волосам. Это платье и беззаботная поза, казавшаяся весьма грациозной, делали ее похожей на леди, имя которой можно было бы записать в список графских фамилий. Даже ее голос и манера говорить нравились ему, она смогла избавиться от гнусавости, свойственной обитателям Войси-стрит.

«Если бы завтра она стала моей женой, то я был бы горд показать ее такой, как она есть, всему миру. Никто бы не смог догадаться, что она работала в магазине подержанной одежды. Если бы рядом поставить ее и Флору, то людей бы больше поразила Луиза, чем мисс Чемни, ведь в Лу больше изящества и оригинальности. Она бы выглядела как тропический цветок рядом с английской примулой».