Мэри Брэддон - Проигравший из-за любви

Флора была чрезвычайно благодарна и старалась казаться довольной. Возможно такой подарок, являющий собой живое, обожаемое существо, чьи темные глубокие глаза смотрели с нежностью на нее и чьи бархатные ноздри, казалось, дрожали от малейшего ее прикосновения, был самым лучшим подарком, который мог сделать для нее отец. Шаги девушки становились легче, когда она бегала в конюшню Титании, эту гнедую кобылку они так и назвали — Титания. Просторный ландшафт, свежий воздух придали Флоре новых сил, на ее щеках заиграл слабый румянец, губы стали розовыми. Она уже немного владела искусством верховой езды, обучившись этому с другими юными леди в Ноттинг-Хиллской школе, находясь под опекой мисс Мэйдьюк. Она умела изящно ездить легким галопом по круглому манежу и даже прыгать через низкие барьеры. Под руководством доктора она постигала искусство управления тихой Титанией и через некоторое время перестала пугаться вида омнибуса или фургона, несущихся на нее.

Но каким бы добрым ни был доктор, Флора старательно избегала прогулок наедине с ним. У нее всегда был страх перед возможным повторением той сцены на церковном дворике в Тэдморе, и когда доктор после полудня предлагал поехать верхом, девушка говорила, что ее отец непременно должен быть с ними на той лошади, которую он купил для грума, обычно же она ездила рано утром с грумом в качестве своего провожатого. Здоровье девушки заметно улучшилось. А из-за длительных прогулок верхом, учебы, ежедневных чтений вслух отцу, внимания к малейшим его желаниям, домашних забот, таинства которых она постепенно постигала, у Флоры совсем не оставалось времени на лелеяние своей сердечной печали. Божественный, исцеляющий забвением бальзам даровался ей скупыми дозами, поэтому ее боль иногда просыпалась и больно жалила сердце, но это все же была переносимая боль.

«У меня есть отец, — говорила она себе, — я должна быть счастлива». И живя с этой мыслью, она хранила надежду, что ее отец, будет жить с ней долгие годы. Она потеряла уже так много, небеса должны были оставить ей то, что еще составляло ее счастье.

Первые холодные ветры октября послужили сигналом к перемене места обитания, Каким бы милым ни был коттедж в Вест-энде, доктор Олливент настаивал им перемене жилища. Мистер Чемни должен был пронести зиму в более мягком климате. Паинмаус в Хэмпшире как раз подошел бы ему. Было решено, что они двадцатого должны стартовать в Паинмаус. Доктор обещал снять комнаты для них и вообще подготовить все к переезду.

— Я должен буду остаться без наших вечеров, — сказал он, — и без моей ученицы.

— Но ты ведь можешь иногда приезжать к нам, — предположил Марк.

— Возможно, на несколько часов в воскресенье.

— Вряд ли это будет так уж необходимо для тебя, — сказал Марк.

— О, конечно, будет, — ответил доктор, улыбнувшись, — я вовсе не думаю, что такое путешествие оказалось бы бесполезной тратой времени, поверь мне. Но я не должен больше так расслабляться, как делал это летом. Мое отсутствие было слишком длительным и я должен буду выдержать некоторые упреки, когда вернусь домой, особенно от тех пациентов, у которых на самом деле ничего плохого со здоровьем нет.

Флора проделала свою последнюю прогулку верхом по столь полюбившимся ей тропинкам, прогулялась с отцом по заросшему вереском полю и уже была совсем готова отправиться в Паинмаус, когда случилось нечто, что сделало их путешествие невозможным и приковало их к коттеджу в Вест-энде.

Хронический кашель Марка Чемни, который доктор наблюдал с некоторым беспокойством — сам по себе кашель было не очень сильным, — неожиданно перерос в приступы бронхита. Марк простудился, несмотря на все меры предосторожности по поводу его здоровья со стороны дочери. Вероятно, гуляющие повсюду сквозняки продули его. Он оказался прикованным к постели в маленькой комнатке с зарешеченными окнами, смотрящими в сторону зеленых пастбищ на Финилеевских и Хэроувских холмах. С самого начала Гуттберт Олливент знал, что должен наступить конец. Но как он мог это сказать Флоре, чьи молящие глаза требовали и слов надежды и утешения? Должен ли он все-таки сказать ей правду? Пусть лучше она чувствует, что отец не обречен, так будет лучше для больного, имеющего слабый шанс продлить дни своего существования, лучше, возможно, и для нее. Поэтому он ничем не выдал свой страх, успокоил ее, как мог, но и не лгал при этом. Он не мог допустить, чтобы она повернулась к нему и сказала: «Вы обманываете меня». Он не мог дать ей повода для того, чтобы она стала презирать его.

Миссис Олливент приехала в Вест-энд, чтобы помочь им, или, скорее, позаботиться о Флоре которая сильно нуждалась в опеке. Дни проходили за днями без видимых признаков улучшения состояния больного, и девушка, возможно, начала осознавать ужасное будущее, нависшее над ней.

День за днем Марк становился все слабее, он почти не мог разговаривать с дочерью. Флора задавала доктору Олливенту один и тот же волнующий вопрос: «Есть ли опасность?» Неделю ему удавалось с трудом защищаться, по большей части он отвечал на профессиональном языке и это развеивало ее сомнения и даже рождало надежду. Но вот наконец настало утро одного дня, когда он должен был либо безбожно лгать ей, либо сказать всю правду: да, существует опасность, сомнительно, что она сможет провести с отцом еще много дней.

Она не плакала. Ее сердце, казалось, совсем остановилось, все ее чувства притупились от близости столь сильного горя. Ее губы и щеки побелели, она стояла и молча смотрела на доктора, пока он, наконец, не прижал ее к своей груди и не стал утешать, успокаивая ее поцелуями, ласковыми словами так, как обычно утешают ребенка.

— Почему Бог не забирает меня тоже, — сказала она наконец, — он должен сделать это, если он милосерден.

— Моя любовь, мы не должны обсуждать его милосердие, — воскликнула миссис Олливент, с волнением в глазах обнимая девушку. — Все его действия добры и мудры, даже тогда, когда он отнимает у нас самое дорогое.

Флора отпрянула от нее.

— Как вы можете говорить такое мне? — воскликнула она порывисто. — Разве хорошо разлучать двух людей, являющихся друг для друга целым миром? Когда он уйдет, не останется никого, кто мог бы позаботиться обо мне.

— Флора, вы знаете, что это не так, — сказал доктор укоризненно. Это был первый раз, когда он осмелился намекнуть на свою тайну с того дня, когда они были на церковном дворике в Тэдморе.

— Ну, тогда не будет никого, о ком бы я могла заботиться, — сказала Флора жестко. В момент этой агонии все люди были безразличны для нее, она ненавидела всех, кто, казалось, даже из сострадания мог встать между ней и ее умирающим отцом.

Она вырвалась из рук миссис Олливент и взбежала наверх по лестнице в комнату отца, упала у его постели, решив ни на минуту не отходить от него. Последние часы этой исчезающей жизни должны были быть ее и только ее. Доктор нанял отличную сиделку, мягкую и искусную, но Флора была ревнива к таким услугам и не могла вынести подобной помощи.