Ирэн Фрэн - Набоб

Он больше не просил у Версаля патента капитана. Впрочем, ни Франция, ни Шевалье и не отвечали на его письма. Он остался здесь, приговоренный к верности Индии женщиной-богиней.

Мадек знал, где рохиллы разбили свой лагерь. В конце июля он пришел на руины Фатхпура, основанного двумя веками раньше императором Акбаром. Это показалось Мадеку хорошим предзнаменованием: слово «Фатхпур» означало Город Победы.

В ту же ночь Мадек позволил Мумтаз прийти в его шатер. Он был потрясен тем, что она пожелала следовать за ним, и упрекал себя за то, что всегда относился к ней как Могол к своим наложницам: «поди сюда, останься, ты восхитительна, а теперь уходи, прошу, оставь меня в покое, у меня дела!» Да, у него было много дел. Много честолюбивых планов. Но было и долгое бегство от другой женщины. И именно Мумтаз, эта покорная мусульманка, облегчала его страдания. Более цельная и спокойная, чем царица Годха, она все же напоминала ему Сарасвати. Мумтаз тоже олицетворяла Индию. Индию северных долин и не столь независимых женщин, Индию могольских дворцов и великих азиатских пустынь.

Он медленно снимал с нее покрывала. Мумтаз не опускала глаза. Его рука застыла на ее животе. Она подарила ему трех дочерей. Возможно, ему было бы в чем упрекнуть ее, если бы она рождала ему сыновей. Любовь между ними была, хотя он и чувствовал, что никогда больше не сможет ощутить терзающую душу страсть.

— Мумтаз…

— Мадек-джи… Тебе не нравится, что я последовала за тобой?

— Разве можно сожалеть о наслаждении? — улыбнулся он.

— Ах, Мадек-джи! Мне трудно выразить словами то, что я хочу тебе сказать. Ты мне брат и друг, больше чем друг… я даже не знаю…

Мадек снял с ее бедер последнее покрывало.

— Мумтаз, нам часто не хватает слов, чтобы выразить великие мысли. Язык не слушается, в голове гудит, и мы выглядим очень глупо. Но это не значит, что мы не способны на великие дела.

Он повторил то, что когда-то сказала ему Сарасвати. Мумтаз не знала, как это следует понимать.

— В любовной игре мы с тобой равны, Мадек-джи, — ответила она, — ибо в ней равны наши силы и я многому научила тебя. Но едва я покидаю твою постель, как становлюсь пленницей.

— Пленницей? Ты можешь ходить куда захочешь!

— Да, пленницей. Твоей пленницей. Дети, которых я от тебя родила, ожидание твоего прихода, Мадек-джи… Я — твоя пленница!

— У меня столько дел, Мумтаз.

— Тогда, может быть, пора остановиться, Мадек. Не забывай: жизнь коротка!

Мадек побледнел. Она говорила тем же царственным, уверенным тоном, каким говорила Сарасвати о том, что знала наверняка. И царица никогда не ошибалась. Похоже, и Мумтаз говорит правду. Может быть, женщины Индии обладают даром предвидения? Он вспомнил легенду, которую рассказывали франци в Агре: будто бы Брахма, от которого ведут свое происхождение индийцы, на самом деле зовется Абрахам, Авраам, а они — его незаконнорожденные дети. Они пришли к патриарху просить свою часть наследства, когда Авраам уже раздал все; у него оставалось только приданое Рахили, целая сума магических тайн и прозрений, которые он и передал им, а они отправились на Восток, осели в Индии и единственные из всех живущих на земле сохранили способность проникать в тайны Вселенной.

Он склонился над ней на чарпаи.

— Жизнь коротка, Мадек-джи, — повторила она.

— Вот еще одна великая мысль, Мумтаз! Не пора ли перейти к делу?

Она засмеялась и, вонзив ногти в его плечи, попросила его соединиться с ней в позе «сезам и рис», которая, согласно традиции, символизировала великую страсть. Мумтаз смотрела на Мадека и видела, что он счастлив. Но, как и в день их первой встречи, перед его глазами стоял образ другой женщины. «Жизнь так коротка», — подумала она и чуть не заплакала.

Фатхпур был необитаемым уже два столетия. Лагеря противников расположились друг против друга. Но жара стояла такая невыносимая, что военные действия были невозможны. Воспользовавшись затишьем, Мадек решил обойти развалины этого мертвого города, окруженного пустыней.

Согласно легенде, некий отшельник указал Акбару на эту местность и пообещал, что именно здесь все его жены, которые долгое время были бесплодными, понесут и родят ему сыновей. Так и случилось. Тогда Акбар решил остаться здесь жить, потому что поверил в невозможное — в то, что эта сухая земля обретет способность плодоносить так же внезапно, как обрели ее его жены. Акбар построил здесь город своей мечты — великолепные дворцы, библиотеки, мечети, сады, террасы, обсерваторию. Он хотел соединить здесь все самое прекрасное, что было создано от Багдада до Цейлона, от счастливой Аравии до отдаленных городов желтой Азии. И стало так. Но через двенадцать лет вода ушла из Фатхпура и он обезлюдел. Он так и остался городом мечты, мечты, которая окаменела.

Мадек остановился у мечети и прочитал надпись над входом.

«Иисус, сын Марии, да пребудет он в мире, сказал: Мир есть мост, пройди по нему, но не строй на нем дома. Кто надеется час, надеется на вечность. Мир есть час: проведи его в молитве, ибо неведомо то, что последует…»

Мадек упал на колени и стал молиться. Он не знал, к какому богу обращается, к Христу ли, к Великому Пророку, к Кали или к своему любимому Ганеше. Он прошел по всем мостам города, у него не было своего пристанища, и, возможно, ему и не следовало мечтать о нем.

«Да, мир есть мост, — говорил он, — и я прохожу по нему. Боги, кто бы вы ни были, пошлите мне корабль, чтобы вернуться во Францию, и могила станет мне там последним пристанищем».

Когда солнце село, Мадек вернулся в свой лагерь. Но странное дело — теперь он совсем не горел желанием победить рохиллов. Почему же в своей молитве он не попросил победы? Почему не попросил силы, чтобы забыть Сарасвати?

Жара все усиливалась. Ночью спустились тучи, а на рассвете разразилась буря. Именно этот момент рохиллы избрали для нападения.

За четверть часа все размокло от ливня: порох, пушечные фитили, запалы для ружей. На лагерь Мадека обрушились тучи стрел и копий. Поняв, что шансов на победу нет, Мадек велел трубить отступление.

— Возьмем реванш, когда дожди закончатся! — крикнул он. — А сейчас — офицеры, по коням! Сипаи, вперед! Мы прикроем отход основных наших сил. Арджуна, приведи Корантена!

Через минуту Мадек влез на спину слона и втащил за собой Мумтаз. Вокруг было очень темно и лило как из ведра. Пехота пошла в рукопашную. Но короткие французские шпаги были бессильны против обоюдоострых кинжалов, дубин и железных крючков.

Надо было как можно скорее возвращаться в Агру. Мадек велел Арджуне пустить Корантена рысью и торопил отступление пехоты. Когда они выбрались из Фатхпура, Корантен внезапно остановился. В свете зарождающегося утра он увидел перед собой другого боевого слона, серого, более низкой касты. Тот бесцельно бродил, потеряв погонщика. Мадек огляделся. Рохиллов вокруг не было. Они прекратили преследование, предпочтя разграбить лагерь Мадека. Слона же просто бросили. Вдруг он затрубил, и оба животных застыли на месте.