Ирэн Фрэн - Набоб

Служанка все не возвращалась. Жанна села на низкий диван из красного дерева, инкрустированного ракушками, подарок одного агента, которого она избавила от гнева Годе, — но почти сразу встала. Ее нетерпение росло. Она подошла к окну, отодвинула штору. Черный город тоже пробуждался после полуденного отдыха. Опять забили барабаны. «Да, — подумала Жанна, — опять пришло благодатное время, праздник понгол. Скоро в порт прибудут новые корабли, а на них свеженькие парнишки, — таких нежных юнцов я раньше брала в любовники…» По ее лицу опять потекли слезы. Служанка все не приходила. Жанна выбежала на лестничную площадку и позвала.

Никто не ответил.

Жанна задумалась. Может, девчонка что-то не правильно поняла? Она не помнила, как зовут служанку. У нее их было около двадцати, и говорили они по меньшей мере на трех языках: на тамили, телугу и малаям. Она даже не очень хорошо помнила, что сказала служанке. Жанна снова стала ее звать, переходя с одного языка на другой. Никто так и не ответил.

Неожиданно открылась соседняя дверь.

— Жанна… Жанна, дорогая моя. Что с вами?

Это была Мариан, отдохнувшая, свежая, обворожительная в зеленой бархатной кофте и юбке из белого органди.

— Служанки, — сухо ответила Жанна. — Эти черные из-за праздника все с ума сходят! Из-за этой музыки в Черном городе…

Жанна оперлась на кованые перила и покачнулась. Мариан поддержала ее.

— Вам нехорошо, Жанна. Подождите.

Она сбегала в свою комнату и вернулась со стаканом.

Жанна хотела отказаться. Но не смогла — этот терпкий запах, этот сладкий вкус… Она выпила залпом и облегченно вздохнула.

— В наше время на слуг нельзя рассчитывать, — пролепетала Мариан. — Я и так ничего не понимаю, когда они что-нибудь рассказывают, а в последние дни они просто в лихорадке.

Жанна не слушала. Кровь ударила ей в лицо. Значит, Мариан обо всем догадывается. Более того, она такая же, она любит арак! Жанна выпрямилась и оправила на себе белье. Спиртное! Может быть, им обеим оно нужно, чтобы развеять скуку. Мариан ведь тоже находит сейчас развлечение только в араке. Ей уже двадцать два года, она все еще не замужем, а ее красота скоро поблекнет. Вообще-то Мариан сама в этом виновата. Но теперь нельзя терять время. Арак привел Жанну в чувство, она уже владела собой и решила поделиться с Мариан своим беспокойством.

— Пойдемте в мою комнату, дитя мое. Мне нужно с вами поговорить.

— Но… Позвольте мне сначала переодеться, я даже не причесана. Сегодня так жарко.

Ее кофта действительно была расстегнута и обнажала маленькую грудь, но она не спешила прикрыться.

— Неважно. Зайдите.

Теперь голос Жанны вновь обрел твердость: она говорила резко, приказывала, почти как служанке. Мариан подчинилась. Та Самая Карвальо указала ей на диван, сама села на кровать.

— Я буду говорить откровенно, потерпите, Мариан. Четыре года назад я приняла вас без особого желания, но за это время мы научились хорошо понимать друг друга. И это стало для меня большим утешением… Особенно после того, как…

Мариан подняла глаза, уставилась на штору.

— Ладно, — продолжала Жанна. — Мы довольны друг другом, вы меня ни капли не стесняете. Вот уже три года вы ждете, или притворяетесь, что ждете, старика Лестриверде. Повторяю, Мариан, давайте говорить откровенно. И вы, и я, мы обе прекрасно знаем, что он не приедет. Он застрял на Иль-де-Франсе. Может быть, его задержала прекрасная креолка, может, серьезные дела, а может быть, он умер… У нас ведь нет о нем никаких известий.

— Знаю, — вздохнула Мариан, — знаю. Идет война, вот уже год, как он не пишет, я все еще не замужем, дела идут все хуже. Как много хлопот я вам доставляю…

— Вот об этом и речь. Вам пора решиться.

— Но все здесь…

— Скачут от любовницы к любовнице, это правда. Но здесь тоже женятся. У вас всегда было достаточно мужчин, и будет достаточно. Мне на это наплевать. Любовь помогает делам.

— Но вам раньше не нравилось, что я кокетничаю.

— Тогда у меня были на это причины. Впрочем, я все же предоставила вам возможность заниматься любовными интрижками, как вам заблагорассудится. Однако, дорогая, поймите, молодость не вечна. Ваше счастье, что вы не рожали. Вы вполне сможете найти себе мужа, который всю жизнь будет поддерживать вас, эдакого добрячка, смирного и богатого. Сейчас вы очаровательны. Но у вас мало времени… Итак, вас пора выдать замуж.

Мариан изобразила полное равнодушие.

— Здесь нет никого, за кого я могла бы выйти замуж. В Пондишери одни старикашки да солдафоны.

— Дождитесь других кораблей, дорогая. С попутным ветром сюда прибудут молодые люди, они примут вас за креолку, они будут богаты, они будут всю жизнь исполнять ваши капризы.

— Вы думаете, они захотят взять с собой такую девицу, как я?

— А кто об этом говорит? Они могут и здесь остаться. Некоторые остаются и женятся. Посмотрите на Кержанов. Дворяне, настоящие, у них земли в Бретани.

— В Бретани… — Мариан пожала плечами и откинулась на спинку дивана.

Минут пять она молчала, время от времени потягивалась, как кошка, вздыхала, поправляла рыжие локоны, опять вздыхала, поглаживала грудь.

Полуприкрыв глаза, Жанна наблюдала за ней. Она призналась себе, что впервые ее не тяготит женское общество, что Мариан — симпатичная собеседница, с которой легко найти общий язык. Разумеется, ее нельзя назвать подругой — Жанна не очень ей доверяла. Скорее, обе женщины просто наблюдали друг за другом и о многом догадывались: например, о пристрастии к спиртному… За четыре года они ни разу не поругались. Мариан искала лишь удовольствий. Она легко меняла любовников, была молчалива, сдержанна. Иногда приносила какие-нибудь украшения и отдавала их Жанне в уплату за проживание. Одевалась на свои деньги и весьма роскошно. Она выглядела вполне довольной, счастливой, а скуку пыталась заглушить разными способами в зависимости от настроения: чашечкой шоколада, новым платьем, послеобеденным отдыхом, массажем, который ей делали служанки-тамилки. Воздушная, легкая женщина, которую, казалось, ничто не задевало, не ранило, даже любовники. Они приходили и уходили, не оставляя в ее сердце следа. Мариан прекрасно исполняла свою роль в комедии любви: отказывая одному, отдавалась другому, в зависимости от обстоятельств была то молчалива, то говорлива. Она виртуозно меняла маски: с одними мужчинами была стыдливой, с другими — надменной. На праздниках она блистала. Ее добивались, но это никогда не приводило к скандалам; ее бросали, но она не пролила ни слезинки. «Это все, должно быть, Европа, — думала Жанна Карвальо, — такая изящная легкость, такое деликатное тщеславие». Сама она рано вышла замуж и рано овдовела, а потом закружилась в заботах и даже не помышляла о чем-либо подобном. А теперь было поздно — ее красота уже поблекла.