Ирэн Фрэн - Набоб

— Мы договорились! Принесите шербет, ласси, фрукты и наргиле!

Он опять наклонился к своему гостю:

— Как твое имя, юный фиранги?

— Меня зовут Мадек, — ответил тот громко и ясно, но его лицо выражало беспокойство.

Мадека вновь повели по каменным лестницам, гхатам, как их называют индийцы; к нему присоединились его товарищи; потом они перебрались на другой берег реки в источенных червями баркасах и разбили лагерь в роще манговых деревьев на правом берегу, в том месте, которое определил им раджа. День прошел спокойно. Мадек раздал солдатам триста пятьдесят рупий, которые забрал у мертвых солдат в Буксаре, и радовался, глядя, как «его» люди, — ведь они действительно были «его» людьми, — лакомились свежими фруктами и жареным козленком. На другом берегу в полдень заполыхали костры, толпы людей спускались по гхатам для ритуального омовения. Наконец солнце зашло. Наступил назначенный час. Дым от погребальных костров побледнел; казалось, даже запах от них стал мягче. Как и было договорено, за Мадеком приплыла лодка.

— Я поеду один! — предупредил он своих, стараясь скрыть тревогу.

— А ты не боишься сгинуть где-нибудь в этом незнакомом городе? — спросил молодой сержант, спасшийся вместе с Мадеком из мадрасской тюрьмы. — Что, если священник — просто выдумка раджи?

— Я не испугался Угроонга, — ответил Мадек. — Почему же ты считаешь, что я буду бояться индийцев или какого-то священника? — И сел в лодку.

Мадек сказал правду: он не боялся. Но он терпеть не мог священников. Он плохо знал их. Он догадывался, что они подчиняются дисциплине и иерархии, вроде тех, что он видел в армии; но он не знал их тайн. Кого он увидит при встрече? Капуцина, одетого в рясу из грубой шерсти, с сандалиями на босу ногу? Аббата в черной сутане с накрахмаленным белым воротником? Напудренного кюре? Или какого-нибудь корабельного священника, который ругается и клянется всеми морскими дьяволами? Теперь эта история о человеке в черном платье казалась ему все более и более странной. Для Мадека христианство кончалось за пределами Пондишери. В Калькутте была построена англиканская церковь, но Мадек не видел, чтобы кто-нибудь входил туда, разве что в пасхальное утро. Сам он о Боге вспоминал редко. Он знал несколько латинских слов, которые машинально повторял, вставая утром и ложась спать вечером, а также накануне сражений. Они звучали так же странно, как и недавно выученные слова хинди. Даже ругательства, такие как французское foutredieu или английское goddam, давно уже выражали только гнев, а не желание оскорбить небеса, ведь Индия на каждом шагу являла ему все новые и новые божества. Уж не насмешка ли судьбы эта нежданная встреча с Богом в лице его представителя здесь, в самом сердце Бенареса, посреди этой неистовой святости, которую он не мог понять?

Доплыв до середины реки, перевозчик заговорил. Мадек уже было подумал, что тот немой, и глубоко задумался, беспечно сидя в лодке под колышущимся навесом. В воде мерцали спутанные гирлянды цветов, ореховая скорлупа, наполненная приношениями и покуда не поглощенная рекой, время от времени появлялись трупы. Доносившееся из Бенареса пение смешивалось с шелестом волн и плеском весел; бесконечный псалом, мягкая, укачивающая призрачная мелодия. Может быть, это и есть забвение, спокойствие, предчувствие небытия? Втайне Мадек надеялся, что ему открылась тайна.

— Меня зовут Бхагирата, — сказал перевозчик. — Знаешь, что значит Бхагирата?

Мадек покачал головой, и тот объяснил ему, что носит имя благочестивого аскета, жившего в начале времен и добившегося от Брахмы нисхождения на землю прекрасной Ганги тогда, когда она еще не была рекой. И пока они плыли к гхатам, Бхагирата рассказал Мадеку, как Ганга, дочь царя гор по имени Гималайя, спустилась на землю и как Шива поймал ее непроницаемой шапкой своих волос, и миллионы лет она оставалась в них пленницей, как в лабиринте. Они добрались до берега.

— Ах, фиранги, — вздохнул перевозчик, привязывая лодку к кольцу на набережной. — У прекрасной Ганги было столько приключений, что всей моей жизни не хватило бы, чтобы их рассказать!

Пораженный рассказом Мадек забыл о своей тревоге. В Индии действительно есть нечто странное, раз самый убогий бедняк может рассказывать истории о богах не менее изящно, чем раджа. Мадек улыбнулся; обрадованный его признательностью Бхагирата тоже улыбнулся.

— Я должен отвести тебя на место встречи. Ступай за мной, но смотри не потеряйся в толпе! — сказал он и стал быстро подниматься по ступеням гхаты.

Ганга май ки джай ! Слава матери Ганге… Теперь Мадек понял слова раджи. Стоящий на берегу потока, вернее сказать реки, потому что Ганга — существо женского пола, Бенарес представлял собой гимн богине, в котором слова и жесты объединились в молитве. Не обращая внимания на светлую кожу Мадека, на его костюм фиранги, индийцы торопились к священной воде. Войдя в нее по грудь, они совершали один и тот же ритуал: набирали немного воды в руку и, подняв ее к солнцу, лили воду себе на голову, потом пили. В этот момент они были абсолютно отрешенными, особенно женщины в облегающих мокрых сари. В толпе каждый был сам по себе, лицом к лицу с божеством. Каждый вступал в магическое общение с ним, даруемое священной водой. Зная, что им придется заночевать прямо на гхатах, люди готовили чапати, наполняли маслом лампы. Мадек еще никогда не чувствовал себя в Индии настолько чужим. Раджа был прав: он думал только о будущем, а не о вечности.

— Почему здесь столько народу? — спросил он.

— Разве ты не знаешь, фиранги, что Бенарес — город Шивы? Здесь он жил, когда принял человеческий облик. Это не просто город. Это его высшее и тайное святилище. Тот, кто умрет здесь, будь он брахман, или кшатрий, или торговец, или неприкасаемый, или варвар, мужчина или женщина, червь, птица или муравей, примет облик Шивы; ибо Шива дает всем без исключения существам возможность переправиться через Океан Перерождений! Здесь, в водах Ганги, ослабевшая душа вновь обретает силу и побеждает все страдания. В Бенаресе все священно, даже слова!

И действительно, это был храм под открытым небом. Таракамантра, молитва, многократно повторяемая для освобождения души, хоровое пение священных текстов, шуршание четок. Бенарес молился на все голоса, от спокойного усердия до отчаянного крика. И повсюду, на каждом перекрестке повторялось имя Ганги, и священный слог Ом, Ом, который Мадек впервые услышал еще в храмах Годха. Казалось, этот слог с тех самых пор и не переставал звучать в его ушах.

— Ты здесь на небесах! — сказал провожатый.

Ом, ом, ом… Вокруг бурлили толпы слепых, изможденных, хромых. Некоторые полностью ушли в себя, словно убаюканные движением толпы. В единении с богом каждый, как и в воде, пребывал в одиночестве, сам по себе. Но при этом кожа людей соприкасалась, взгляды блуждали, раскрашенные лбы были похожи друг на друга — на них были нарисованы порошком или золой магические знаки.