Диана Хэгер - Рубин Рафаэля

– Разве ты, художник, обласканный Его Святейшеством, обделен властью?

Рафаэль помолчал, раздумывая, как бы ответить, не обидев Маргариту. Давно он так не пекся о чувствах другого человека. Неожиданно он понял, что не может посмотреть ей в глаза, столько в них было веры.

– Когда-то давно я по глупости сделал неправильный выбор. – Он снова тяжело вздохнул. До чего же часто доводилось ему поступать неправильно по отношению к женщинам. А эта его ошибка была самой худшей.

– Есть один кардинал, лучший друг Папы. А у этого кардинала, кардинала Биббиены, имеется племянница…

Маргарита медленно поднялась.

– И что же?

– Племянницу зовут Мария. – Он снова мучительно вздохнул и быстро закончил: – В общем, мы помолвлены.

Когда смысл сказанного дошел до Маргариты, нижняя губа ее задрожала. Голос прозвучал резко:

– И ты сказал мне об этом только после того, как мы…

Рафаэль закрыл глаза, не в силах вынести выражения боли на ее тонком лице. Теперь это лицо стало для него всем его миром.

– Я никогда… Нет, Маргарита, с ней я этого не делал. Это просто выгодная партия, предложенная очень влиятельными лицами. Она никакого отношения не имеет ни к любви, ни к страсти.

Она скинула с себя покрывало, вскочила на ноги, судорожно схватилась за платье и сорочку, лежавшие возле окна.

– А зачем? Если для этого есть бедные доверчивые натурщицы из Трастевере!

– До встречи с тобой моей единственной любовью была работа! – защищался он. – Я пожалел об обещании, данном Марии, с первой же минуты нашего обручения! Я пытался его расторгнуть еще до того, как появилась ты! Клянусь!

Маргарита, ничего не видя на своем пути, метнулась к двери, но он заградил ей проход.

– Ты очень опытен в обращении с женщинами! Все в Риме знают, какая у тебя репутация. Я тебе не верю!

Он поймал ее руку и не отпускал.

– Это все было до тебя!

– А сколько их было – до меня? Сколько слышало те же самые слова?

– Сколько их было, я и сам не знаю. – Он раздраженно смахнул волосы с лица. – Да, я сам признавался тебе, что знал многих женщин. Признаюсь, их было так много, что теперь и не сосчитать! Но я ни разу не говорил ни одной из них того, что сказал тебе, как никогда не чувствовал к ним того, что чувствую к тебе!

Она попыталась отвернуться от него, но он крепко держал ее здоровой рукой.

– Отпусти!

– Легче вырезать мне сердце!

– Как пожелаешь! Твое сердце все равно ничего не стоит!

– Ты не можешь так говорить!

Ее лицо стало пунцовым от гнева.

– Еще как могу! – Маргарита сердито сверкала карими глазами, а Рафаэль все крепче прижимал ее к своему телу.

– Мы только что доказали друг другу свою любовь!

– Мы просто совокуплялись, как животные! Ничего больше!

Ее гнев только сильней распалял его.

– Ты – моя, а я – твой! – бормотал он. В его голосе искренность мешалась с желанием. – И клянусь Богом, я так просто от тебя не откажусь!

Маргарита пыталась высвободиться из его объятий. Гнев отступил, и она больше не могла сдерживать слезы. Рафаэль лишь крепче прижал ее к себе, поцелуями осушая слезы, пробуя их на вкус.

– Я ненавижу тебя! – рыдала она в его руках.

– Я не знаю, как это произошло и что тому причиной, но я тебя боготворю! – выпалил он, оттесняя ее назад, к окну. Поцелуи стали настойчивее, его губы раскрывали ее рот, язык проникал внутрь. Его снова накрыла волна безудержной страсти.

После долгих лет, целой жизни, заполненной бесцельными соитиями, после всех ужасных вещей, что он творил с безымянными женщинами в местах столь неприглядных и мрачных, что и вспоминать не хотелось, Рафаэль отчаянно искал способ доказать этой женщине, что с ней все иначе, что с ней он сам стал иным.

– Маргарита… жемчужина… излучающая свет… редкая. – Он хрипло шептал ей на ухо значения ее имени, увлекая за собой на кровать. – С тобой я начинаю жизнь, могу поклясться! Клянусь!

Касаясь ее губ своими губами, согревая ее дыханием, он чувствовал, как уходит ее гнев.

– Так больше не может продолжаться! – плакала она.

– Может.

– Но все против нас! Ты сам сказал, что работа – твоя единственная любовь!

Он перекатил ее на бок, чтобы обнять здоровой рукой и прижать к себе. Он хотел, чтобы она почувствовала, как сильно его возбуждает.

– Неужели я так сказал? – переспросил он, сдерживая улыбку.

– Сказал.

Он снова прижал ее к себе и услышал легкий стон удовольствия.

– Ну что ж. Это было до тебя.

– Племянница кардинала – хорошая партия. А я всего лишь дочка булочника.

– Ты в моих глазах королева. Кисть не умеет лгать.

Он коснулся ее лица, кончика ее носа и снова поцеловал, пораженный тем, что к страсти его примешалась нежность.

– А что будет, когда ты встретишь очередную Мадонну?

– Ты будешь моей последней Мадонной, любимая. Самой потрясающей, неповторимой, той, которую запомнит весь мир. И клянусь тебе, ты будешь моей единственной любовью до самого конца, – заявил он и снова заключил ее в объятия.

Позже той ночью Маргарита сидела в деревянной кадке для купания возле печей. Летиция, нагрев воды, благоразумно оставила ее одну. Теперь она сидела и тихо плакала, закрыв лицо руками. Голова шла кругом, так переменилась в один день ее жизнь. Она заставляла себя принять все как есть: она не имеет права любить Рафаэля, потому что он принадлежит не ей, а племяннице Биббиены. У нее нет ни сил, ни желания тягаться с родственницей такого влиятельного человека. К тому же сам Рафаэль, когда остынет и узнает ее получше не допустит этого.

Все-таки она сделала то, чего поклялась не делать. Она отдала себя человеку и любви, у которой нет и не может быть будущего. Все же она желала того, что произошло между ними, пусть это перевернуло всю жизнь бедной девушки. Даже теперь, вымывшись и поднявшись в свою комнатку под крышей родительского дома, она не могла думать ни о чем другом, кроме прикосновения его рук, его тела, вкуса его губ. Думать и гадать, когда это повторится снова.

Задул холодный северный ветер и принес с собой зиму. Рим потемнел от стужи, двор Папы погрузился в приготовления к Рождеству и празднованию мира с Францией. Всюду объявили о торжестве, которое будет происходить прямо на улицах города.

Как только рука Рафаэля стала заживать, он тут же вернулся к наброскам черным сланцевым карандашом и белилами для новой ватиканской станцы, где работами по его настоянию руководил Джулио. Кость, сломанная головорезом, которого нанял Себастьяно, быстро срасталась стараниями папского лекаря и Маргариты, приготовившей старинное снадобье по семейному рецепту.