Симона Вилар - Леди-послушница

Еще не развиднелось, когда ворота в замке отворили и несколько всадников выехали наружу. Юстас чуть замешкался, склоняясь к остававшемуся под глубокой аркой Геривею, и Милдрэд расслышала, как он негромко сказал:

— …и чтобы никто, слышишь — никто!

— Я сделаю, — кратко отозвался тот.

Рядом с ним переминался с ноги на ногу всклокоченный сенешаль.

— Я опасаюсь… — начал было он, но Геривей, смотревший вслед всадникам, только отмахнулся:

— Твое дело быть в стороне и держать язык за зубами.

Милдрэд ехала подле принца, кутаясь в свою рысью пелерину, и все же ее била мелкая дрожь от утреннего холода и возбуждения. Надо же, как ловко удалось ей всех напоить маковым отваром! Даже донимавший ее расспросами Утред ничего не заподозрил.

Отчасти она стыдилась того, что обманула преданных людей. И перед тамплиерами как-то неловко. Но ничего. Власть Юстаса оградит ее от их гнева.

По пути принц не сказал ей ни слова. Она правила лошадью, в чересседельной суме которой находились ее спешно собранные пожитки, в том числе и ее алое блио. Милдрэд надеялась поразить этим нарядом епископа Генри, о котором слышала, что, несмотря на духовное звание, он очень светский человек и в его винчестерском дворце собирается самое изысканное общество. Уж на Пасху там, безусловно, будет великолепно. Эта мысль придала Милдрэд бодрости, и она больше не оглядывалась.

В этот предрассветный час тишина стояла мертвая, даже угнетающая. Кругом царил мрак, и только от моря исходил слабый мерцающий свет. Наступал час отлива. У причалов было довольно мелко, а у берега под копытами коней захлюпала грязная жижа, по которой полуодетые матросы толкали к воде длинную ладью. Но грязь у берега скоро сменилась водой, нос ладьи закачался на волнах. По знаку шкипера с ладьи на причал перекинули сходни.

Юстас шагнул на них первым и протянул руку Милдрэд.

— Что такое? — довольно резко спросил он, когда девушка неожиданно замешкалась и оглянулась.

— Мне показалось, кто-то закричал.

— Это чайка, — ответил принц и, не выпуская ее руки, увлек на палубу судна.

Окно в покоях епископа Винчестерского было огромным: тройное, разделенное изящными колоннами, а сверху обрамленное округлой аркой с каменным архивольтом [47] Архивольт — каменный резной бордюр, украшающий арку окна или двери. . Но главное, что в него были вставлены тонкие пластины стекла, пропускавшего достаточно света, чтобы епископ, не зажигая свечей, мог прочитать содержимое королевского послания.

— Что-то существенное? — спросил епископа граф Арундел.

Граф стоял у окна, наблюдая, как на зеленом газоне в саду играли его дочери — Оливия и Агата. Их силуэты в белых одеждах сквозь мутноватое стекло казались несколько расплывчатыми. Арундел щелкнул ногтем по ромбовидной пластине в переплете оконной решетки.

— Это ведь привезено не из Палестины или Венеции? Неужели богатейший и могущественный епископ Винчестера велит использовать стекло, производимое в нашем Гилфорде?

— Надо же поддерживать отечественных умельцев, — приблизившись, с улыбкой отозвался прелат.

Они встали рядом — благородный граф Арундел, Уильям из рода д’Обиньи, и один из первых церковников Англии Генри Винчестерский, родной брат короля Стефана, а по матери внук самого Вильгельма Завоевателя. Граф Арундел — высокий, статный, с роскошной шевелюрой белых от седины кудрей — смотрелся как истинный воин, хотя лицо его выражало не столько суровость, сколько мягкое благородство. Казалось удивительным, что кроткий взгляд этих голубых глаз принадлежит известному победителю турниров, получившему громкое прозвище Уильям Сильная Рука.

А вот Генри Винчестерский являл тот тип священнослужителя, перед которым так и тянет преклонить колени, поспешить под благословение, облобызать епископский перстень. Будучи достаточно рослым и тучным, он выглядел величественно: проницательные темные глаза, крупные черты лица, оплывший подбородок покоился на вороте роскошной сутаны из лилового бархата. Голову епископ обривал на манер монаха; подчеркивая, что дав однажды монашеский обет, намерен придерживаться его всю жизнь — что, впрочем, не слишком вязалось с его роскошным облачением, золотой вышивкой лиловой пелерины, сверкающими на холеных руках богатыми перстнями.

Личность епископа Генри восхищала современников. Он был одновременно и монахом, и воином, и политиком. Одни считали его перебежчиком из лагеря в лагерь, другие — единственным мудрым миротворцем, какому удавалось добиться от воюющих монархов соблюдения хоть каких-то законов. В любом случае он был непревзойденным мастером интриги и входил в число наиболее влиятельных вельмож в королевстве.

Сейчас, прочитав и отложив послание, епископ держался так, словно наблюдать за дочерьми Арундела для него важнее, чем обдумывать содержание королевского письма.

— Как славно, милорд, что вы вместе с юными леди приехали к Пасхе в Винчестер. Девушкам следует чаще бывать на людях. Сколько им лет?

— Они обе в возрасте невест, — улыбнулся Уильям д’Обиньи. — Оливии исполнилось пятнадцать, Агате скоро будет четырнадцать. Взять их сюда подсказала моя супруга — да хранит ее Господь. Сама же леди Аделиза не смогла приехать — она вновь на сносях, — добавил он в некотором смущении.

Епископ отнесся к сказанному благодушно: когда даме за сорок, а она продолжает рожать — это признак благоволения небес. А так же, — добавил он лукаво, — проявление великой любви ее мужа.

Супруга графа Арундела, в первом браке будучи женой короля Генриха I, ранее считалась бесплодной. Король Генрих, потерявший в проливе Ла-Манша своего единственного законного сына, женился на молоденькой Аделизе Лувенской исключительно из желания дать роду новых сыновей, но за одиннадцать лет брака этот союз не был благословлен ни единым ребенком. Причем в этом винили именно Аделизу, поскольку старый король имел детей как от своей первой жены, так и от многочисленных любовниц. Но стоило ему умереть, а ей вступить во вторичный брак со своим давним поклонником Уильямом д’Обиньи, как Аделиза принялась рожать одного ребенка за другим. Сейчас у них росло семеро детей, и бывшая королева вновь готовилась увеличить это число.

Епископ говорил об этом с одобрением. И когда Арундел расцвел от похвал, Генри, как бы между делом, неожиданно заметил:

— Кстати, король пишет, что Генрих Анжу недавно прибыл в Шотландию к своему дяде королю Давиду.

Арундел замер и внимательно посмотрел на епископа. Потом перевел взгляд туда, где на столе среди бумаг лежал свиток с алой восковой печатью Стефана.

— Так вот в чем дело, — его брови сошлись к переносице. — Похоже, Англия опять будет вовлечена в пучину войн.