Филиппа Грегори - Королевская шутиха

— Мы обязаны помнить и соблюдать обычаи нашего народа. Забыть их — все равно что забыть самих себя. Твой отец был великим еврейским ученым. Он сумел сохранить книги, которые считались забытыми и потерянными. Если бы не такие люди, как он, мы не знали бы молитв наших предков. Теперь ты видела, как надо проводить обряд. Ты научишь этому своих детей, и наши обычаи не умрут вместе с нами.

— Со временем их все равно придется забыть, — сказала я.

— Это почему? — удивилась она. — Наши предки помнили Сион, живя в Двуречье. Вот и мы помним Сион возле стен Кале. Почему это мы должны забывать наше наследие?

Я не хотела с нею спорить, особенно в такой день. Ни христианская месса, ни еврейский обряд не могли восполнить мне потерю отца.

Дэниел не спросил меня, согласна ли я его простить, чтобы мы вновь зажили как муж и жена. Он не спрашивал, тоскую ли я по ласкам и поцелуям, хочу ли я ощутить себя молодой женщиной, или мне привычнее состояние девчонки, сражающейся против всего мира. Дэниел не спросил, ощущаю ли я теперь, после смерти отца, свое чудовищное одиночество и нравится ли мне быть вечно одинокой Ханной. Я отказалась считать себя принадлежащей к избранному народу, я отказалась быть законной женой. И вот судьба наказала меня, лишив столь привычного состояния дочери.

Он ни о чем меня не спрашивал. Я молчала. Мы вежливо простились у порога. Я не знала, пошел ли он к себе домой или завернул к белокурой матери его сына. Я заперла дверь и долго сидела в темноте.

Моя кровь, избалованная жарким испанским солнцем, так и не привыкла к зимним холодам и весенней слякоти. Погода в Кале мало отличалась от лондонской. Без отца мне было еще холоднее. Я зябла, глядя на нескончаемые дожди, сыплющиеся с серых небес. Их влага проникала мне во все жилы и даже в глаза, отчего я часто плакала без всякой причины. Я питалась кое-как, целыми днями обходясь без горячей пищи. Как мальчишка-подмастерье, я ела возле печатного станка, отламывая хлеб и запивая молоком. Я перестала соблюдать постные дни, которых придерживался отец, и вечером пятницы уже не зажигала традиционную свечу. Я не почитала субботу, и субботние дни были для меня такими же рабочими, как и все остальные. Я больше не печатала ученых книг. Теперь из-под моего станка выходили романы, пьесы и стихи, а также сборники веселых историй. Я потеряла свою веру вместе с надеждами на счастье.

День у меня поменялся с ночью: в ночные часы я не смыкала глаз, а днем засыпала за набором. Торговля книгами шла плохо. Среди тревог и неуверенности в завтрашнем дне люди покупали разве что молитвенники. Я продолжала ходить в гавань и расспрашивать о лондонских новостях. Мне хотелось вернуться в Англию и честно рассказать все королеве, надеясь, что она меня простит и вновь возьмет к себе на службу.

Однако новости из Англии были ничуть не светлее небес над головой. Король Филипп наконец-то вернулся к жене, но это принесло ей мало радости. Все говорили, что Филиппу нужны были не ее ласки, а готовность вступить в войну с Францией. Злые языки утверждали, будто бы король посмел привезти в Лондон свою любовницу, и они танцевали на глазах у королевы, вынуждая ее каждый день стоически переносить эту пытку. В довершение ко всему государственный совет вовсе не желал начинать войну с французами, что бесило Филиппа. Таким образом, Мария оказывалась между двух огней.

Я представляла, до чего сейчас одиноко королеве, у которой не осталось друзей. Английский двор снова наводнили испанцы, но теперь тон задавал даже не король, а его любовница. Я представляла, как эти спесивые гранды смеялись над английской неотесанностью и отсутствием изысканных манер. Я была уже готова собраться и отплыть в Лондон, но пассажиры очередного корабля привезли страшные новости. Сожжения еретиков продолжались, и королева не знала к ним никакой пощады. Если бы я вернулась, еще неизвестно, осталась бы я при дворе или в тот же день попала бы в знакомые застенки епископа Боннера.

И потому, невзирая на холод и одиночество, я пока решила остаться в Кале и ждать. Ждать и надеяться, что вскоре я яснее пойму, как мне поступить. Эта мрачная весна не могла продолжаться до бесконечности. Я ждала лета, ждала тепла и почему-то думала, что вместе с теплом ко мне вернется радость и более светлый взгляд на жизнь.

Лето 1557 года

В начале лета улицы Кале наполнились барабанным боем и зычными голосами офицеров-вербовщиков, созывающих молодых парней вступать в английскую армию и воевать с французами. Гавань бурлила от кораблей, спешивших выгрузить оружие, порох, лошадей и вернуться в Англию за новой порцией груза. В полях построили небольшой лагерь, где муштровали новобранцев. Возросшее население Кале отнюдь не способствовало росту книжной торговли. В глазах поспешно набранных солдат и их командиров не светился интерес к учености. Их глаза были голодными и оценивающими. У меня они не вызывали ничего, кроме страха. Сотни молодых и плохо управляемых мужчин делали неуправляемой и обстановку в городе. Я вновь стала носить мужскую одежду и прятала волосы под шапкой. За голенищем сапога у меня был спрятан кинжал, который я, не раздумывая, пустила бы в ход, если бы кто-то из этих молодцов попытался напасть на меня или вломиться в мой дом. Мари по-прежнему жила вместе со мной. В шесть часов вечера мы запирались на все засовы и до рассвета не высовывали носа. Если поблизости от нашего дома начиналась какая-то потасовка, мы сразу же гасили свечи.

В гавани было не протолкнуться от кораблей, привозивших солдат. Часть их предназначалась для охраны фортов, остальные должны были двинуться на завоевание Франции. Когда мимо нас двигалась кавалерия, земля сотрясалась так, что колпак над дымовой трубой был готов оторваться и рухнуть вниз. Мои ровесницы выбегали на улицы и восторженно приветствовали кавалеристов, стреляя глазами в офицеров. Я же старалась не поднимать головы. Я повидала достаточно смертей, и мое сердце не прыгало от радости при писке флейт и громе барабанов. Я несколько раз замечала на крепостном валу сестер Дэниела. Надев свои лучшие платья, они гуляли, взявшись за руки, изображая скромниц, и в то же время ловили малейшие признаки офицерского внимания. Мужчины не вызывали во мне желания. Я не испытывала ликования, охватившего едва ли не всех горожан, зато тревожилась за отцовские книги и манускрипты. Мало ли что может быть на уме у оравы подвыпивших солдат?

К середине лета торопливо собранная, плохо обученная и рвущаяся в бой английская армия выступила из Кале. Ее вел сам король Филипп. Они двинулись на юг, осадили город Сен-Кантен и в августе захватили его. Это была внушительная победа над ненавистным врагом. Жители Кале, мечтавшие о возвращении всех английских владений на французской земле, обезумели от радости. Захват Сен-Кантена виделся им первой ласточкой грядущих побед. Каждого возвращавшегося оттуда солдата осыпали цветами, щедро поили вином и называли спасителем родного народа.