Джоанн Харрис - Блаженные

— Никто не догадается. Тихонько шепнешь мне, что к чему… — Видно, лицо у меня вытянулось от омерзения, потому что Антуана вцепилась мне в руку. — Ради всех нас, Августа! Если Клемента донесет на тебя, ты потеряешь Флер, если на меня…

— Что?

Снова долгая пауза.

— Жермена… — прошептала Антуана. — Жермена знала о связи Клементы и отца Коломбина. Молчать она не хотела.

Из-за жары и усталости голова не работала, мысли путались. Казалось, Антуана несет полную чушь…

— Я не могла ей позволить, — не унималась Антуана. — Ну… растрезвонить ужасные обвинения. Я ведь сильная, точно посильнее Жермены. Да и сладилось все быстро… — Антуана ухмыльнулась.

Как такое понять? Впрочем, смысл наконец прорисовывался. Воистину, Черный Дрозд умеет показываться людям со стороны, которую им особенно хочется увидеть. Бедняжка Антуана! В четырнадцать потеряла дитя, изливала материнский пыл в чревоугодии и вдруг получила шанс направить его в иное русло.

Вдруг мелькнуло чудовищное подозрение.

— Антуана, это он тебе велел?

Почему меня так удивила эта мысль? Лемерль ведь и раньше убивал, причем за куда меньшие «грехи». Но Антуана покачала головой.

— Нет, об этом он ничего не знает. Отец Коломбин — хороший человек, хоть и не праведник, — Антуана махнула рукой, решительно отметая вину Лемерля. — Настоящий мужчина с мужскими желаниями, но если та девица станет пакостить… — Она многозначительно на меня посмотрела. — Августа, ты же понимаешь, что это необходимо? Быстро и безболезненно…

Больше я слушать не могла.

— Антуана… — начала я, и она по-собачьи склонила голову набок. — Это смертный грех… Тебе не страшно?

Меня такое не страшит, а вот Антуану я считала истовой христианкой.

— Мне все равно! — густо покраснев, заорала она, и я вдруг поняла, что само ее появление в пекарне ставит меня под удар.

Я жестом велела ей замолчать.

— Антуана, даже знай мы, какие травы использовать, кого в первую очередь заподозрят? Да еще быстро растительные яды не действуют, любая идиотка сообразит, что Клементу отравили.

— Нельзя, нельзя позволять ей болтать! — уперлась Антуана. — Если не поможешь мне, я приму меры.

— О чем это ты?

— Сокровища твои я припрятала, но запросто вытащу их на свет божий. В колдовстве тебя обвинили, значит, отныне за тобой следят. Думаешь, он снова за тебя вступится? Что станет с Флер, если твои секреты раскроются?

В Аквитании ведьму сжигают со всем имуществом. На костер отправляют ее свиней, овец, кошек, кур… Однажды видала я гравюру, на которой изобразили казнь ведьмы в Лотарингии: ведьма над костром, а ниже — маленькие, небрежно нарисованные фигурки с вытянутыми ручками. Страшно представить, какие обычаи на островах…

Антуана следила за мной с садистским спокойствием.

— У тебя нет выбора, — проговорила она.

Я кивнула. Святая правда, как тут не согласиться?!

Монастырь снова мой, пусть даже ненадолго. Каялась девчонка на коленях, склонив голову под шквалом моих обвинений. Даже слезы лила, да не те, и лила она их от досады, а не со стыда. Раз на первый бунт решилась, значит, будет и второй, и третий.

— Ты намеренно нарушила план! — Глас мой эхом разносился по каменной келье. Серебряное распятье сверкало в отблесках свечей. В небольшом кадиле курился ладан. — Сколько невинных душ пострадает из-за твоего надменного упрямства?!

— Mea culpa, mea culpa, mea maxima… [34] Я виновата, я очень виновата ( лат .). — бормотала она, а мне в банальных латинских словах чудился вызов.

— Оно уже погубило сестру Жермену, — безжалостно продолжал я, — и вполне может погубить сестру Клементу!

Я чуть понизил тон. Жестокость — тонкий инструмент, им лучше свежевать, а не рубить сплеча.

— А твоя душа… — Я перехватил ее испуганный взгляд и понял, что девчонка почти сломлена. — Глубина греха твоего и осквернения души твоей одной тебе ведома. Величайший из демонов развратил тебя — Люцифер, демон гордыни.

Изабелла вздрогнула и хотела что-то сказать, но вдруг потупилась.

— Разве не так? — вкрадчиво продолжал я. — Разве не вздумала ты справиться сама, без помощи извне? Разве не предвкушала сладость победы и уважения, которого духовенство удостоит двенадцатилетнюю, в одиночку одолевшую сатанинские полчища? — шептал я ей на ухо. Горячий запах ее слез дурманил и кружил голову. — Анжелика, какие мысли лукавый внушил тебе? — не унимался я. — Какими посулами затуманил глаза твои? О чем ты возмечтала? О славе? О могуществе? О причислении к лику святых?

— Я думала… думала, — тоненько, по-девчоночьи хнычет она. — Я думала…

— О чем же? — теперь я сюсюкал, уговаривал, задабривал — наверное, так эти безмозглые девственницы представляют себе происки диавола. — Так о чем ты возмечтала, Анжелика?

Девчонка и не заметила, что я называю ее мирским именем.

— О святости? О том, как паломники потекут сюда рекой? Как в благоговейном обожании станут ползать пред тобою, не щадя колен своих?

Девчонка сжалась в комок. Слишком хорошо я ее знаю! Куда раньше самой Изабеллы узрел я ее честолюбие, специально для такого момента выпестовал.

— Я не ведала… — Она рыдала горючими слезами ребенка, которым, в сущности, была. — Не понимала… Не ведала….

Тут я обнял Изабеллу: пусть на груди у меня порыдает. Клянусь, к таким, как она, у меня нет ни капли сочувствия. Это лишь хитрость, необходимая уловка. Вдруг мне больше не прижать ее к ногтю? Вдруг завтра девчонка снова решит самоутвердиться и взбунтуется? Казалось, бесцветные глазки уже смотрят оценивающе, видят меня насквозь… Нет, пока я для нее отец, добрый, строгий, всепрощающий.

— Что же мне делать?

Заплаканные глаза еще светились доверием.

Я не упустил момент и бросился в атаку.

Я растерла семена ипомеи с растительным маслом, которое мы раздобыли на кухне, благо у Антуаны сохранился ключ. Получилась гладкая, почти безвкусная кашица. Слабую горечь я замаскировала миндалем. Антуана намажет кашицу на хлеб и подаст его Клементе к ужину.

Похоже, Антуана не сомневалась, что смесь подействует, и не опасалась, что я передумаю. Я искренне надеялась, что не потеряю ее доверие, пока не залатаю дыры в обороне. Семена ипомеи опасны для человека, но смертельно ядовитыми их не назовешь. Разумеется, Антуана это поймет. Пусть только язык за зубами придержит. По крайней мере, на время.

Обман мой замысловатостью не отличался. Немного толченых зерен, даже если Клемента примет их на двенадцать часов раньше, помешают ей отвечать перед капитулом. Недомогание бывает сильным, от рвоты и галлюцинаций до потери сознания на сутки. Больше времени мне не выиграть.