Джинн Калогридис - Алая графиня

— Я беременна, глупый.

Катерина Сфорца и Джованни де Медичи обвенчались в конце сентября в часовне крепости Равальдино. На невесте был венок из белых шелковых цветов с алмазами, платье пошито из ткани, привезенной Джованни в первый раз, — великолепного золотого шелка, и отделано атласом цвета индиго. Жених надел черный наряд с серебряной отделкой и выглядел ужасно смущенным. Его старший брат Лоренцо, крепко сбитый, невысокий, с толстыми руками и ногами, длинными светлыми локонами и круглым лицом, на котором выделялись поразительные зеленые глаза, приехал из Флоренции с подарками. Братья так сильно любили друг друга, что Лоренцо было наплевать на опасности, какие могла повлечь за собой женитьба, и он не желал делать тайну из этого события. Лоренцо был счастлив, потому что Джованни испытывал такое же чувство, и не видел причин не отметить это.

Чтобы оправдать визит Лоренцо с обозом из двадцати нагруженных дарами повозок, въехавших в Форли, не говоря уже о внезапных и срочных закупках у местных жителей цветов, украшений, лучшей еды и вина, невеста сознательно распустила слух, что гость прибыл поговорить о возможной женитьбе Оттавиано на его дочери.

На самом-то деле сын Катерины вообще не думал о женитьбе. Все мысли молодого человека занимала его первая кондотта, оплачиваемая военная должность, которая ждала его во Флоренции благодаря новой родне.

Церемония была короткой и далекой от торжественности из-за необходимости успеть провести ее между приступами тошноты, которые одолевали Катерину. Священник объявил пару мужем и женой, новоявленные супруги развернулись к гостям, сидевшим на скамьях, и Оттавиано, начавший пить с самого утра, звучно рыгнул. Всех собравшихся охватили сомнения — стоит ли замечать подобную невежливость? — но сер Лоренцо захохотал, громко и звучно, и его смех оказался опасно заразительным.

Даже священник выходил из часовни, смеясь.

Малыш Джованни родился пятого апреля 1498 года, быстро и легко. Как и отец, он был темноволосым, а его глаза со временем приобрели темно-карий оттенок. Родители подписали секретные документы, где называлось имя отца ребенка. Мальчик принадлежал к роду Медичи и становился наследником состояния отца. Для всех остальных Катерина составила другую бумагу, внесенную позже в архивы Форли. Отец там не был указан, а ребенка звали Лодовико Риарио, надо полагать, в честь дяди моей госпожи, которого хватил бы удар, если бы он узнал эту новость.

Катерина с сером Джованни обожали ребенка. Если старшие дети графини с самого рождения оказывались на попечении нянек и учителей и мать лишь изредка призывала их к себе, то маленький Джованни постоянно находился рядом с Катериной в ее покоях, если только она не устраивала учения для небольшого гарнизона крепости Равальдино или не выезжала на охоту. Сер Джованни частенько сам устраивался в комнатах Катерины и занимался деловой перепиской, пока маленький сын возился у него в ногах.

В конце того же месяца Катерина получила письмо от епископа Вольтерры, в котором тот сообщал, что уже выехал из Тосканы, чтобы нанести ей визит по просьбе Папы Александра. Мол, речь идет о глубоко личном деле, которое порадует вашу светлость.

Радостный тон епископа нисколько не убедил Катерину. Она перепугалась и отправила сера Джованни на месяц во Флоренцию. Всем остальным в крепости, включая солдат, было велено говорить, что мать ребенка — нянька Лючия. Мы со слугами спешно перетаскали все пожитки сера Джованни из спальни Катерины в такую же комнату этажом ниже, но эти приготовления никак не могли успокоить наши страхи. Когда экипаж епископа наконец-то подкатил к крепостному рву, у меня затряслись колени.

Катерина стояла у главных ворот Равальдино и скрывала свой ужас за улыбкой, пока епископ шел по мосту, чтобы приветствовать ее. Я знала, что его зовут Франческо Содерини, он родился во Флоренции, но ненавидит Медичи. Родриго Борджа, то есть Папа Александр, искренне восхищался его проницательностью, поэтому кардинальская шапочка для Содерини — дело решенное. Только я понятия не имела, что епископу всего двадцать пять лет, что он такой веснушчатый и до прозрачности худой. Черное одеяние священника болталось на костлявом теле, словно на вешалке.

— Добро пожаловать, ваше преосвященство! — приветствовала его Катерина, как только он шагнул через порог крепости.

Однако она ни словом, ни жестом не предложила ему следовать за собой, наоборот, встала перед епископом, преградив ему путь. Содерини не видел вооруженных стражников, которые поджидали за ближайшим углом, не сознавал, что от следующего ответа зависит его жизнь.

Он поклонился.

— Ваша светлость! Я привез вам привет от его святейшества Папы Александра из Рима.

— Умоляю, епископ Содерини, скажите, что за дело привело вас сюда? — Катерина продолжала безмятежно улыбаться, однако ее взгляд ожесточился. — Ваше письмо показалось мне каким-то туманным.

Содерини внезапно заулыбался.

— Дело самого счастливого толка, ваша светлость. Уверен, вы отпразднуете это событие! Но… — Он неуверенно окинул взглядом стены у ворот, покрытые плесенью. — С моей стороны было бы неверно объявлять такую новость здесь. У вас не найдется места, где мы с моими спутниками могли бы отдохнуть и привести себя в порядок после долгого путешествия?

Я стояла за плечом Катерины и видела, с каким вниманием стражники ждут условленного сигнала. Графиня осторожно сложила руки за спиной, размышляя над вопросом. Стоит ей поднять палец — и Содерини изрубят на куски, а затем отошлют обратно Александру.

— Прошу прощения, ваше преосвященство, — негромко рассмеялась Катерина, — но всем известно, что я не отличаюсь терпением. Мне очень хочется услышать счастливую весть. Вы не могли бы хотя бы намекнуть?

— Хорошо, я намекну. — Содерини криво усмехнулся. — Речь идет о женитьбе!

«Смерть ему», — подумала я и взглянула на руки Катерины, сжатые в кулаки.

Графиня внимательно всматривалась в епископа и его свиту, и на ее лице отражалось любопытство. Сигнала она так и не подала.

— Благодарю вас, — сердечно произнесла моя госпожа и развернулась, чтобы проводить гостя в отведенные ему комнаты.

Содерини, священникам и братьям-мирянам из его свиты устроили небольшой, но весьма достойный пир с хорошим вином. Гости просили, чтобы Оттавиано тоже присутствовал, но он не умел вести непринужденную беседу, не знал тонкостей этикета, отвечал, только когда требовалось, ограничиваясь короткими словами. Лишь мы, те, кто сновал из гостиной в кухню, знали, что вооруженные стражники нашей госпожи стоят наготове.

Когда с мясным блюдом было покончено и кухонная прислуга унесла грязные тарелки, захмелевший священник обернулся к настороженной, но мило улыбавшейся хозяйке и объявил: