Барбара Картленд - Сердцу не прикажешь

— Вы говорите о маленьком Жане Дюпоне, — догадалась девушка. — Это так великодушно с вашей стороны. В понедельник ему было совсем худо, но сейчас уже лучше.

— Вы знаете его?

— Конечно, — улыбнулась девушка. — Я знаю всех в деревушке. Это мои друзья.

Она сказала это так просто, искренне, без тени превосходства.

— Вы были очень добры, — повторила она снова. — Очень добры. А теперь, как я понимаю, вы ждете, когда можно будет отвезти Пьера в Канны. Но зачем же ждать здесь в полном одиночестве. Не хотите ли быть нашим гостем на вилле и выпить чашечку чаю? Брат будет очень рад.

— Благодарю, вы очень любезны, но я не стану обременять вас своим обществом. Мне здесь вполне хорошо. Я сказал шоферу, что мы отбываем в четыре пополудни.

— Но сейчас всего половина третьего, — настаивала девушка. — У вас масса времени, да к тому же я не оставлю вас одного здесь скучать после того, что вы сделали для малыша Жана.

— Если вы так настаиваете... — нерешительно произнес Малколм, которому очень хотелось принять приглашение.

Он почувствовал, как ему важно получше узнать эту странную девушку, и снова подумал, что никогда еще не встречал женщин с таким милым задушевным голосом.

— Тогда следуйте за мной. Придется карабкаться по крутой тропе вверх, но так путь короче, чем в обход по дороге.

Они пошли вверх по той же тропке, по которой девушка спустилась сюда, и Малколму вдруг показалось, что в его жизнь вошло нечто новое и волнующее.

Неужели он безоглядно влюбился с первого взгляда, как мог бы влюбиться лишь лет двадцать назад?

Когда они с Пьером возвращались в Канны, намного позднее, чем он предполагал, крутая и опасная дорога показалась ему в темноте уже наступившего вечера короткой и ровной как скатерть, потому что он все время думал об Элизабет и ему казалось, что жизнь начинается сначала.

С того момента, как он последовал за девушкой по тропе, ведущей к маленькой вилле на вершине горы, Малколм уже знал, что с ним случилось что-то необыкновенное.

Он уже не помнил, когда испытывал раньше такое огромное желание выразить себя, не помнил такого наэлектризованного воздуха вокруг, и все только потому, что он заговорил с женщиной. Малколм был так возбужден, что даже испугался, не покажется ли он смешным.

Но, размышляя о своем поведении и чувствах на обратном пути, он не нашел в них ничего смешного. Просто произошло то, что должно было произойти.

Он узнал очень много об Элизабет в те часы, что провел на вилле. Когда она представилась и назвала себя, фамилия Керчнер что-то всколыхнула в его памяти. Познакомившись с ее братом Иваном и услышав его игру на рояле, Малколм мгновенно вспомнил не только кто он такой, но и то, что слышал о нем. Перед ним был один из выдающихся музыкальных талантов Европы.

Малколм любил музыку. Сколько раз, сидя в глуши в своем деревенском доме, он мечтал побывать когда-нибудь на Зальцбургском фестивале. Хотя, читая в «Таймс» музыкальные обозрения, он, разумеется, делал это не только из любви к музыке. Газета в то время была для него единственной связью с остальным миром.

Он прочитывал ее от корки до корки, начиная с передовицы и кончая судебной хроникой. Имена известных людей искусства стали так же знакомы ему, как имена близких друзей, и на первом месте стоял Иван Керчнер. В «Таймс» писали о нем с неизменным восхищением, ему раздавались похвалы, которыми критика обычно балует только выдающихся музыкантов.

Иван был худ, даже костляв, с такими же белокурыми волосами, как у сестры, и длинными артистическими пальцами музыканта, которые бегали по клавишам даже тогда, когда он беседовал с кем-то, и редко оставались в покое, когда он молчал.

Он работал в длинной комнате, названной студией. В ней было множество окон, выходящих на юг. Она была пустой, почти без мебели, и главное место в ней занимал рояль. Однако студия всегда была полна цветов. Они стояли повсюду: в вазах на полу, на подоконниках, везде, где только возможно.

Когда Малколм пришел в восторг от обилия цветов, Элизабет рассмеялась.

— Это ужасно! — воскликнула она. — Мой брат — экстравагантный человек. Иногда их присылают ему многочисленные почитатели, зная, что цветы вдохновляют его. Мы считаем, что это истинная его любовь. Но все же чаще приходится покупать цветы, а это очень дорогое удовольствие. Но что поделаешь, ведь Иван утверждает, что без них он не может играть.

Элизабет оказалась англичанкой только по материнской линии. Отец их — поляк. Иван, видимо, похож на него.

— Я много лет жила в Англии, — пояснила Элизабет. — А теперь Иван сделал эту виллу моим домом. Он постоянно живет здесь, уезжает только на гастроли.

— И тогда вы, должно быть, испытываете одиночество, — заметил Малколм. — Я не видел по соседству других вилл, да и деревушка отстоит от вас на добрую милю или полторы.

— Я никогда не чувствую себя одинокой, — ответила Элизабет. — У меня столько друзей. Я сейчас познакомлю вас кое с кем из них.

Взяв со стола кусочек бутерброда с маслом, она подошла к широкой стеклянной двери, ведущей на узкую веранду.

На легкий свист Элизабет с крыши и деревьев, шумно хлопая сизыми крыльями, в одно мгновение слетелось около десятка голубей.

Они садились девушке на руки и плечи, отхватывали клювом кусочки хлеба и, опустившись к ее ногам, склевывали хлеб до единой крошки.

Это была идиллическая картина, и Малколм любовался смеющимся лицом Элизабет, бликами солнца на ее белокурых кудрях, мягкой окраской оперения кружащихся над девушкой голубей, которые полностью доверяли ей.

— Многие из них прилетели сюда из Монте-Карло. Часто они прилетают ранеными и долго привыкают, прежде чем становятся ручными. Есть среди них покалеченные настолько, что даже не позволяют лечить себя. Таких я просто держу в доме до полного их выздоровления.

— Охота — жестокий вид спорта, — заметил Малколм.

Ему стало стыдно, когда он вспомнил, как некогда сам любовался голубиной охотой и даже делал ставки на победителя.

— Вы никогда не сопровождаете брата в его поездках? — спросил он Элизабет, когда она рассталась со своими пернатыми друзьями и принялась разливать чай.

— Нет, я остаюсь здесь, — ответила она.

Малколму показалось, что легкая тень пробежала по ее лицу.

Вскоре к ним присоединился Иван. Они оживленно беседовали и смеялись.

Странно было видеть в этом уединенном месте великого музыканта и такую красивую девушку.

Очевидно, Ивана — а о нем в его тридцать пять лет уже заговорили как о гениальном пианисте — осаждают шумные светские друзья и знакомые, поэтому он и бежал сюда, думал Малколм.

Хорошенько приглядевшись к Элизабет, Малколм понял, что она своим юным видом обязана прежде всего цвету лица и хрупкой фигурке.