Полина Федорова - Прекрасная шантажистка

Невозможный человек! Она и так старается вести себя тихо, как мышка, она сама любезность, даже разик-другой пробовала ему улыбнуться, но он так на нее посмотрел, будто она зарезала родную мать.

Она долго не могла уснуть, ворочаясь на жесткой кушетке. Рядом глубоко и спокойно во сне дышала сестра, на соседней кровати чуть посапывала Варвара Апрониановна. Несколько раз Поля подходила к окну, прислонялась горячим лбом к холодному стеклу и плакала, плакала, изливая в слезах и свое раннее сиротство, и одинокую жизнь без надежды и радости, и тоску по прекрасному суженому, который появится, и все тотчас разрешится само собой, легко и просто. Даже во сне тоска и слезы не отпускали, и свою боль она выплакивала на груди у статного мужчины, позвавшего ее: «Полина... Поленька...» Он обнял ее, закрывая своими сильными руками от невзгод этого мира, и когда она подняла глаза, пытаясь рассмотреть его лицо, то смутно различила лишь темную прядь, упавшую на лоб, ласковые серые глаза и губы, что шептали: «Все хорошо, все будет хорошо...»

— Ну, Адонис, ты и хитер. Такая нимфа у тебя в родственницах, а ты молчал! Розан, душечка! — воскликнул Болховской, целуя кончики пальцев. — А не дочка ли это того Сеславина, что картами все свое состояние профукал и семью по миру пустил?

— Она самая. Но бедной сироткой я бы ее теперь не назвал, — с легкой иронией ответил Сергей.

— А что, наследство какое случилось? Дядюшка богатый преставился, или клад сыскался? — с интересом спросил Болховской. — Выходит, она завидная невеста, и ты, стало быть...

— Перестань, я сам с ней познакомился лишь несколько дней назад. Теперь везу к матушке, передам ей под опеку, и дело с концом, — перебил друга Сергей.

— Э нет, брат. Уж я-то вижу, зацепила тебя эта мамзель, вон как набычился, когда я на нее воззрился. Да не раздувай ноздри, я больше по привычке. Люблю за нежным полом приволокнуться, — мечтательно протянул Болховской. — Но ежели сам на нее виды имеешь...

— Вздор! — раздраженно ответил Сергей. И чтобы увести разговор от опасной темы, спросил: — Лучше расскажи, что от Тауберга и Самарцева слышно, давно от них вестей не получал.

— Степан подал прошение об отставке, — сразу посерьезнел Болховской. — Может, уже и вышел. А Тевтон в Москве, в отпуске, старая рана открылась, вот он на излечение домой и прибыл.

Потягивая мадеру из дорожного погребца Всеволожского, старые приятели засиделись заполночь. Отправляясь к себе на ночлег, проходивший по коридору Сергей услышал, что в одной из комнат раздаются приглушенные рыдания. Казалось, чье-то сердце исходит от горя и страдания. Прислушиваясь, он нерешительно потоптался возле двери, затем тихо вошел в комнату. Горькие всхлипывания доносились с кушетки, залитой лунным светом. Полина... Сергей опустился на колено, склонился над ней, уткнувшейся в подушку, и осторожно прикоснулся к вздрагивающему плечу.

— Полина Львовна... Поленька... — шепотом позвал он.

Она сонно повернулась, всхлипнув, ухватилась вдруг за отвороты его сюртука, уткнулась в грудь. Сергей растерянно смотрел на темные локоны, обрамлявшие нежный лоб, на округлое девичье плечо, выскользнувшее из ночной сорочки. Оно так ярко сверкнуло в призрачном свете, что он вынужден был прикрыть глаза, почувствовав, как горячая волна ударила по телу. «Уйти, немедленно уйти», — забилось в мозгу. Но руки сами собой уже опустились на эти плечи, пальцы ощутили нежную, горячую кожу, а лицо утонуло в душистом облаке шелковистых волос. Сергей прижал ее к груди и, чуть покачивая, зашептал то ли ей, то ли себе:

— Ш-ш-ш, все хорошо, все будет хорошо...

Скоро Полина затихла. Он осторожно опустил ее на мокрую от слез подушку, накрыл матовые плечи одеялом. И почти за шиворот выволок себя вон из комнаты. Перед глазами стояла красная пелена, тело мучительно ныло... Что хорошо? Кому хорошо? Может, она не спит вовсе? Разыгрывает перед ним разные аллегории. Поди тут, разбери, что к чему...

Сергей выскочил во двор, схватил ведро и, несмотря на прохладную сентябрьскую ночь, ухнул ледяную воду прямо себе на голову.

РАПОРТ ПЕРВЫЙ

Милостивый государь, Осип Францович.

Поелику Вы наказывали мне докладывать Вам преподробнейшим образом о наших деяниях относительно порученного нам дела, сообщаю следующее.

Восьмого числа сего месяца мы приехали в Казань. Здесь, как оказалось, случился страшной силы пожар, спаливший до трех четвертей города. Так что найти человека, Вами указанного, оказалось крайне трудно и хлопотно. Только к вечеру он нами, милостивый государь, был отыскан. Сей отставной губернский стряпчий поведал нам, что интересующие нас бумаги как из губернской консистории, так и из палаты гражданской были вынесены из пожару в самый последний момент и находятся в Полицейской управе. Губернский стряпчий, служивший некогда, как Вам известно, по Уголовной палате, оказался вхож к самому полицеймейстеру, коий и дал разрешение поискать нужные нам документы.

Копия с интересующих нас бумаг была исполнена уже к утру дня следующего, да и документы, надо сказать, милостивый государь, того стоили.

Интересующую Вас особу зовут Сеславина Полина Львовна, девятнадцати годов, из дворян, в настоящее время круглая сирота, находящаяся под опекой некой госпожи Филиппузиной. Впрочем, все это Вы сможете узнать из копии метрической записи, что прилагается к сему рапорту. Открылось и еще одно обстоятельство: у сей особы имеется младшая сестра именем Лизавета.

Справившись у г-на стряпчего о месте проживания сестер Сеславиных, мы направились в указанную улицу, но ни онаго дома, ни собственно улицы не нашли. Что сталось с сестрами, никто не ведал. Далее мы снова прибегли к помощи вышеозначенного стряпчего, и часам к двум пополудни тот известил нас, что сестры Сеславины отъехали из Казани по Нижегородскому тракту вместе с дальним родственником князем Всеволожским и что-де конечным пунктом их следования есть город Москва.

Засим отправляемся в Москву, перед чем я и написал рапорт во исполнение Вашего непременного требования докладывать о произведенном нами дознании как можно чаще и подробнее.

Касаемо характеру и манер старшей из сестер Сеславиных, насколько нам удалось выяснить, манер она самых что ни на есть деликатных, как и положено девице ее годов, а характеру покуда неизвестного. Сей вопрос требует дальнейшего прояснении.

Остаюсь преданнейший Вам, милостивый государь, слуга Каллистрат Платонов сын Назарьев.

Писано в Казани Сентября 10-го числа 1815 года.

5

В Москве красных улиц — поди, сосчитай. Пожалуй, в каждой части с десяток наберется. В Тверской это Дмитровка, Знаменка, Никитская ну и сама Тверская. В части Мясницкой хороша Кузнецкая, а в городе Земляном — Арбат, обе Никитских и, конечно, Пречистенка. Дома здесь каменные, большие, с садами, в коих пруды, а в прудах рыбы золотые плавают — караси да карпы. Беседки для чаепитий и задушевных разговоров, гроты, через овраги мостики коромыслами. Словом, объявись на Москве волшебник какой да задумай он вдруг перенесть всю Пречистенку в Санкт-Петербург, так улица сия не испортила б и Дворцовую набережную. Вот на эту улицу и въехала коляска князя Всеволожского, а за ней, пошатываясь от долгого пути, и доисторический «берлин».