Розалинда Лейкер - Танцы с королями

— В таком случае дамы получают в подарок драгоценности, а незамужним женщинам не столь высокого происхождения вручают сумму вполне достаточную, чтобы на них пожелал жениться какой-нибудь лавочник или хозяин трактира.

Это было то, что она хотела узнать. Все эти сведения глубоко отпечатались в ее памяти. Жанна была вполне удовлетворена и больше не задавала вопросов. Закончив рисунок на шелке, она захотела написать на нем слово «Маргарита» и, будучи, как и все крестьяне, неграмотной, обратилась за помощью к священнику, который иногда навещал ее и малютку. Под его руководством Жанна красивой вязью перерисовала на шелк все буквы. Когда же и эта часть работы подошла к концу, она спросила его о том, что в это время беспокоило ее больше всего.

— У нас на постое сейчас четыре дворянина, святой отец, и я слышала, как об одном из них, мсье Огюстене Руссо, слуги пару раз отозвались как о гугеноте. Что это значит?

Лицо аббата приняло сумрачно-серьезное выражение.

— Гугеноты, мое дитя, — тяжело вздохнув, начал он, — протестанты. Происхождение этого слова неизвестно, но оно употребляется французской римско-католической церковью применительно к нашим заблудшим братьям и сестрам, которые исповедуют так называемую реформированную веру. Ты, случаем, никогда не слышала о том, что творилось в ночь накануне дня Святого Варфоломея?

— Нет, святой отец.

— Это было страшное время, но король не мог поступить иначе. Он должен был призвать к порядку зарвавшихся вождей гугенотов, которые тогда уже имели под своим началом целые армии. Религиозная междуусобица разрывала Францию на части. В ту ночь было предано смерти свыше тридцати тысяч мужчин, женщин и детей… — аббат заметил, как в глазах женщины промелькнул ужас, и успокаивающе положил руку на ее плечо. — Это прошло давным-давно, дитя мое. Благодаря великодушию Генриха IV, дедушки нынешнего короля, который принял Нантский эдикт, защищавший протестантов, они могут теперь свободно исповедовать свою веру и уравнены в гражданских правах с французами — приверженцами истинной церкви.

«Однако очаги недовольства гугенотами продолжали тлеть то здесь, то там, — размышлял про себя священник, — но надеюсь, что никогда больше не будет сделана попытка подавить протестантов силой оружия. Однако этими тревогами не стоит сбивать с толку разум простой крестьянки», — подумал он и решил прекратить дальнейший разговор на эту тему, встав из-за стола и собравшись уходить.

Жанна проводила его до двери, сделала почтительный реверанс, когда он вышел за дверь. Вернувшись в комнату, она села за стол и погрузилась в глубокие раздумья. Для нее было большим потрясением узнать, что Огюстен не принадлежал к лону римско-католической церкви, в то время как ее маленькая дочь уже приняла крещение. Затем она вполне разумно утешила себя мыслью о том, что так или иначе, а формальный брак между Маргаритой и Огюстеном все равно не состоится в силу неравенства их социального положения. Это лишь в сказках принц женился на служанке-замарашке. Строя планы на будущее для Маргариты, она исходила из того, что узнала от слуг, и видела свою дочь любовницей Огюстена. В этом статусе Маргарита должна была пребывать до тех пор, пока не получит приличное приданое от любовника и не сможет выбрать себе подходящего жениха из числа буржуа; возможно, случится так, что они затем полюбят друг друга.

Опять взявшись за кисточку, Жанна закончила роспись на шелке и подождала, пока не высохнет краска. Этот процесс не отнял у нее много времени, после чего она принялась за сборку веера на палочках из слоновой кости.

Празднества закончились в тот же час, когда и начались, после полудня. Вскоре после церемонии закрытия улицы Версаля запрудили кареты и всадники, спешившие попасть домой засветло. Огюстен был единственным из четырех дворян, который учтиво попрощался с Жанной. Он последним покидал ее хижину; остальные уже скакали по дороге в направлению к Фонтебло, куда должен был переместиться королевский двор. Планы Огюстена были иными. Он намеревался отбыть в поместье своего отца, находившееся вблизи Гавра, процветающего морского порта на побережье Нормандии.

— Желаю вам и вашей дочери отменного здоровья, мадам, — сказал он Жанне. — Мое почтение вам обеим.

Огюстен уже совсем было повернулся уходить, но Жанна остановила его:

— Мсье Руссо! Одну минуточку, пожалуйста, — и с этими словами она подала ему свой веер. — Я дарю это вам на память о королевском празднике в Версале.

Огюстен с улыбкой принял подарок из ее рук.

— Вы хотите, чтобы этот веер я передал избраннице своего сердца?

— Возможно, мсье. Если вам так будет угодно. — Жанна наблюдала за тем, как он открыл веер белого шелка, сделав это чисто по-мужски. Он взялся за крайние палочки и растянул их в разные стороны. Женщина распустила бы веер в мгновение ока, одним грациозным движением руки. Первой реакцией Огюстена было удивление:

— Вы настоящая художница! Какой прекрасный пейзаж! — На рисунке было изображено королевское охотничье поместье, причем не в его теперешнем виде, с позолотой и украшениями, а так, как оно выглядело первоначально. Именно таким видел его Огюстен в свой первый визит сюда три года назад. Залитое яркими солнечными лучами на фоне нежно-голубого утреннего неба в начале лета, оно было увито с обеих сторон гирляндами тубероз, жасмина и лилий. Вглядевшись повнимательней, он заметил еще одну интересную деталь. Внутри гирлянды из маргариток, располагавшейся в центре рисунка, стояло имя ее дочери. Его словно пронзило ударом ножа. Вспомнив о своем опрометчивом обещании, сделанном под влиянием винных паров, он со свистом втянул в себя воздух — так обычно выражалось его крайнее изумление. Да, в честолюбии и хватке этой женщине нельзя было отказать. Любой из его приятелей от такой наглости просто рассвирепел бы и влепил ей такую затрещину, что она рухнула бы в беспамятстве на пол, а веер выкинул бы прочь, но Огюстен был достаточно уравновешенным человеком и понимал, что и он вел себя предосудительно, дав повод для подобных заблуждений на свой счет. А потому молодой человек без лишних слов сложил веер и спрятал его в просторный карман своего камзола. Отстегнув кошель с деньгами от пояса, которым была завязана куртка для верховой езды, он положил его на стол.

— Это все, что у меня есть взамен, мадам.

— Благодарю вас, сир.

С легкой душой он покинул лачугу Дремонтов. Огюстену казалось, что ему удалось откупиться от этой женщины и теперь не в чем упрекнуть себя. Жанна взяла кошель со стола и, прижав к груди, подошла к окну. Она увидела, как Огюстен сел на своего жеребца и галопом поскакал прочь. Лицо Жанны еще долго сохраняло странное задумчивое выражение, и Тео, заговорив с ней впервые после рождения дочери, чувствовал себя как-то неловко. Однако это состояние, как он подумал, не было похоже на приступ одержимости какой-то идеей, как это иногда бывало с Жанной.