Элис Хоффман - Что было, что будет

Он проснулся, и она вложила ему в руку компас. Она чувствовала жар его тела, лихорадку, которая не отступала уже тридцать лет. Дженни Спарроу скинула одежду; она не хотела, чтобы им что-то мешало. Она была прохладная, словно камешек, выуженный из озера. Она была так близко, словно волна, накрывшая его с головой. Он давно убедил себя, что доволен собственной жизнью; он давно перестал думать, как все могло бы сложиться иначе. Дженни оказалась рядом с ним, и он почувствовал, что тонет. Вот что могло сделать с человеком желание. Вот что оно сделало с ним.

— Мне снится сон? — произнес Мэтт Эйвери — Я потерял диссертацию? Ты в самом деле здесь?

Давным-давно некоторые женщины в Юнити носили на шее косточку от летнего персика, надеясь на любовь. До сих пор многие жители полагали, что именно благодаря этому обычаю, а вовсе не кораблекрушению, выбросившему на берег саженцы, в их лесах и на задних дворах росло так много диких персиковых деревьев. При строительстве нового дома каждый раз находили целое ведро персиковых косточек, а ребятишки, нашедшие косточку по дороге в школу, считали это за большую удачу, несмотря на то что их ждало впереди: забытая любовь, неудавшаяся любовь, любовь вопреки всем препятствиям, вечная любовь, любовь спустя долгое время.

Дженни работала в чайной воскресным днем. Любой, кто ее видел, ни за что бы не подумал, что когда-то это была мрачная девочка, мечтавшая поскорее вырваться из дома, по большей части несчастливая, пребывающая в вечном ожидании самого плохого. Сегодня она нарезала сливовый пирог, напевая песенку о любви, и вспоминала поцелуи Мэтта. Не успела она дорезать пирог до половины, как в дверь ввалилась странного вида девица, а за нею как привязанный вошел Хэп Стюарт. Вид у него был таинственный. Дженни, между прочим, не перестала думать о Мэтте. Последние две ночи она уходила прогуляться, после того как Элинор укладывалась спать, и оказывалась почему-то у дома Эйвери, стучалась потихоньку, чтобы не услышал Уилл, а потом на цыпочках пересекала гостиную, словно девчонка, вернувшаяся в те времена, когда поцелуй что-то означал, когда от него подкашивались ноги.

Влюбившись в Мэтта, она начала вести себя безответственно, как подросток: опаздывала на работу, забывала повидаться с родной дочерью. Дженни была так увлечена собственными мыслями, что не обратила внимания на подошедшую к стойке девушку, а только кивнула Хэпу, прежде чем взять два меню. Когда она раскладывала меню на стойке, вошла Лиза с блюдом малиновых пирожных.

— Эй, Джен, не хочешь поздороваться со своей дочкой?

Лиза с тем же успехом могла бы оглушить ее кувалдой или швырнуть пригоршню злющих ос в сливовый пирог, который Дженни только что разрезала. Неужели эта нелепая девица была ее чудесным ребенком, ее девочкой, родившейся в равноденствие, ее малышкой, ее целым миром? Что больше всего расстроило Дженни в облике дочери? Неровно остриженные черные волосы? Жирная обводка глаз? Или то, как подросла Стелла в последнее время? Пять футов семь дюймов — рост женщины. Или ее больше всего расстроило, что девочка казалась такой бледной, что особенно подчеркивалось иссиня-черным цветом волос? Или дело было просто в том, что она смотрела на Дженни как на чужую, будто родная мать ровным счетом ничего о ней не знала? Точно так Дженни смотрела на собственную мать в тот день, когда, пробежав по дорожке, юркнула в машину Уилла, готовая уехать в Кембридж и целиком изменить свою жизнь.

В последнее время Уилл заглядывал в чайную ближе к вечеру, и, пока ждал Лизу, они с Дженни за чашкой кофе говорили о дочери, единственной общей их заботе, обсуждение которой не заканчивалось ссорой. Продолжают ли ее посещать видения? Крутит ли она любовь с Хэпом? (Уилл считал, что, возможно, да, но Дженни с ним не соглашалась.) Не слишком ли много времени она проводит с доктором Стюартом, посещая умирающих и безнадежно больных? Да и что это в самом деле за хобби для девочки? Когда в последний раз кто-то из них слышал, чтобы Стелла громко смеялась? Не опасно ли ей помогать бабушке в саду, раз ее местопребывание следовало держать в секрете?

— Это что, теперь всегда так будет? — поинтересовалась Дженни.

За стойкой сидела брюнетка, слегка напоминавшая ее дочь, мрачная и озлобленная, готовая к перепалке. Чернила — вот какой цвет приходил на ум при взгляде на волосы Стеллы. Настоящие чернила, а не те, невидимые. Девчонка фыркнула, но отвечать не стала.

— А знаете, миссис Эйвери, этот пирожок выглядит аппетитно, — с нервной улыбкой сказал Хэп.

Напряжение, возникшее между матерью и дочерью, можно было хоть ножом резать, тем самым, с пятнами от слив, что держала в руке Дженни. Хэп побарабанил пальцами по стойке. В одном из ночных телефонных разговоров с Джулиет Эронсон она сказала ему, что у большинства людей только одна привлекательная черта, но у него их две — рост и цельность.

— Я бы съел кусочек.

— Моя фамилия Спарроу, а не Эйвери, — поправила его Дженни, — я в разводе.

— И поэтому ты спишь с моим дядей?

Стелла взяла кусок пирога и сунула в рот. На стойку упала большая капля сливового сиропа. Она была похожа на чернильную кляксу, на половинку крыла бабочки, на ложь, повторенную дважды. Джимми Эллиот случайно обронил, что видел ее мать, когда возвращался домой из чайной в два часа ночи: она выходила из дома Эйвери. Разумеется, она ходила туда не для того, чтобы повидаться с Уиллом.

— Что ты такое несешь? — вспыхнула Дженни.

Ложь.

— Я ни с кем не сплю.

И еще раз ложь.

— Угу. — Стелла подхватила со стойки пальцем упавшую каплю и слизала. — Я тоже.

Дженни уставилась на дочь, а в голове у нее засела одна-единственная ужасная мысль: «Джимми Эллиот».

Стелла посмотрела ей прямо в глаза и провела пальцами пару раз по своей груди со словами:

— Вот те крест.

Ложь бывает присуща кому-то по характеру, а случается и так, что к ней прибегают по необходимости, под давлением обстоятельств. Но некоторые люди просто оступаются и попадают в ложь, честные люди, которые неожиданно падают и тонут в словах. Так случилось и со Стеллой, хотя, наверное, когда каждый день видишь смерть, то поневоле станешь лгуном. Только вчера, к примеру, Стелла сказала учителю естествознания, мистеру Грилло, что принесет работу, срок которой давно истек, в понедельник, тогда как на самом деле ей хотелось сказать совсем другое: «Перестаньте пить, вы разрушаете себе печень, вы умрете от цирроза, если не будете осторожны».

Ясно, что она не могла запросто подойти к человеку и рассказать, какое будущее для него видит. Правда, высказанная вслух, все равно что камень, упавший в воду, — обратно не получишь. Но и ложь никогда не оставалась неизменной: она расплывалась липкой лужицей. Ложь бывает откровенной, бессовестной и недосказанной. Ложь могла быть невысказанной, как, например, о диссертации Мэтта, и завуалированной — хотя Джимми Эллиот почти каждую ночь швырял камешки в ее окно и поднимался к ней в спальню, она не спала с ним в прямом смысле этого слова.