Адель Эшворт - В сладком плену

— Нет. А это имеет значение?

— Уже никакого.

Виола подалась немного назад.

— Как вас понимать?

Едва заметно улыбнувшись, Ян ответил:

— Теперь я знаю, как глупо было волноваться, что другой мужчина может похитить ваше сердце.

Виола снова вгляделась в герцога, в его задумчивое лицо. Его тон был интимным, но что скрывалось за его словами?

Какая-то очень существенная перемена произошла в Яне со времени их последней встречи, с тех пор как она ушла от него, проведя с ним ночь любви. И она понятия не имела, что об этом думать и к чему он клонит.

— Я не понимаю, — пролепетала она.

Приблизившись на шаг, Ян посмотрел на рубин, сверкавший между ее приподнятых грудей, и взял его в руку. Бриллиант заиграл у него в пальцах высеченными из камня гранями.

Тихо, задумчиво герцог произнес:

— Бриллиант без огранки ничем не лучше камня.

Виола замерла, скованная недобрым предчувствием.

— Думаю, — добавил он через несколько секунд, снова встречая взгляд Виолы, — мир еще не слышал более правдивых слов.

— Что случилось, Ян? — спросила она низким, тревожным голосом.

Герцог внезапно выпустил рубин из рук.

— Я хочу кое-что рассказать вам о себе, Виола. Что-то, чего не рассказывал еще никому.

Виола ничего не сказала, просто смотрела на него.

Ян сунул руки в карманы вечернего сюртука и повернул голову в сторону сада, устремив задумчивый взгляд в сторону городского парка, видневшегося за деревьями.

— В своем похищении я всю жизнь винил ваших сестер и даже вас, — начал он. — Но на самом деле часть вины лежит и на мне самом, потому что я оказался там в то время.

— Ян…

— Просто выслушайте, — успокоил Ян, бросая в сторону Виолы быстрый взгляд.

Она кивнула, уступая.

Ян вздохнул.

— Я давно вступил на путь разрушения, и поиски бриллиантов превратились для меня в навязчивую идею.

Бриллианты Мартелло, вспомнила Виола. Украденные Бенедиктом Шэроном, человеком, у которого была собственность в Уинтер-Гардене. Ян вернулся туда, потому что преследовал Шэрона и хотел забрать у него драгоценности, но нашел его мертвым. Тогда-то сестры Виолы и застали Яна врасплох, оглушили его и перетащили в темницу под домом. Виола обнаружила его на следующий день.

— Когда я очнулся неизвестно где, — продолжал Ян подавленным голосом, — прикованным за запястье в абсолютной темноте, я понял, что моя жизнь, вероятно, кончена. Я не видел выхода, думал, что умру, — и все из-за какой-то горстки ограненных камней. В первый день, пока меня не начали пичкать наркотиками, мне не оставалось ничего, кроме как в холоде и кромешной тьме часами думать о прошлом и будущем, которое у меня могло бы быть. Это было жутко, мой страх невозможно передать словами.

У Виолы ком подкатил к горлу, и она сжала перед собой ладони, чтобы не броситься обнимать Яна.

— В тот час ужаса и неизвестности, — признался он, понижая голос почти до шепота, — у меня была возможность подумать над каждой ошибкой, над каждым своим решением. И я понял, что стал одержимым этими поисками и попал в плен, сначала бриллиантам, потом вашим сестрам, по одной-единственной причине — потому что перестал верить в то, что действительно важно, перестал верить в себя. — Он поднял на Виолу пронзительный взгляд. — А потерял я эту веру, Виола, и стал бесшабашным перекати-полем из-за простого признания матери, которое она сделала перед смертью всего за несколько коротких лет до этого. Мы с Айви узнали, что родились не от графа Стэмфорда. Я оказался бастардом, самозванцем, который носил титул, не имея на то права, и запутавшимся человеком, который годами не мог поделиться своим гневом и болью ни с одной живой душой. — Он протянул руку и коснулся ее щеки кончиками пальцев. — Пока не встретил вас.

Виолу начало трясти. Ее глаза наполнились слезами, и она опустила взгляд, обхватив себя за живот.

Ян приблизился на шаг, вдавив ноги в складки ее юбок, и принялся водить большим пальцем по ее губам.

— Я ведь говорил вам об этом в темнице, верно? — хрипло прошептал он. — И до сегодняшнего дня вы не проронили ни слова.

Виола храбро расправила плечи и замотала головой.

— Это неважно, Ян. Даже если бы я рассказала всем, кого знаю, мне бы никто не поверил, и это ничего бы не изменило.

— Вы ошибаетесь, — без тени сомнения возразил Ян. — Вы никому не сказали, потому что влюбились в меня и я стал вам настолько дорог, что вы хранили мою тайну, как собственную. А ваша любовь, ваша преданность очень много значат. Это было важно для меня тогда и стало еще важнее сейчас.

От силы его слов у Виолы перехватило дыхание. Она инстинктивно подалась к нему, положила затянутую перчаткой ладонь ему на грудь, на его громко стучащее сердце и закрыла глаза, оставив слезы дрожать на ресницах.

В ответ Ян обнял ее за талию и привлек к себе.

— Вы были такой юной, — лихорадочно зашептал он, — такой смелой, и вам наверняка было страшно. И все-таки вы отдались мне, когда я нуждался в вас, примирившись со всеми рисками и подарив мне последнюю надежду на страсть и утешение.

Ян судорожно вздохнул, обхватил Виолу ладонью за подбородок и поднял к себе ее лицо. Его нежные поцелуи посыпались на влажные ресницы, на щеки и, наконец, на губы. Потом Ян снова отстранился и уперся лбом в ее лоб.

— Вы любили меня, Виола, — с томлением выдохнул он, — и я нуждался в этой любви, чтобы выжить. А когда вы узнали, что беременны от меня, вы приняли единственно возможное решение и вышли замуж за человека, предложившего растить ребенка в обмен на картины, которые он сможет продавать. Вот почему вы так спешили выйти замуж, после того как я оставил вас в хижине. Вы боялись, что снова зачали от меня, а надежды на будущее со мной я вам не оставил.

— Ян…

— И я знаю, — признался он наконец, — что именно поэтому вы не могли сказать мне, что я отец вашего чудесного мальчика. Природа материнской любви в том, чтобы защищать, а раны, наносимые такими признаниями, слишком глубоки. Я сам вам об этом рассказал. Но даже если все будут знать его как барона Чешира, мы с вами навсегда сохраним в тайне, что он мой сын и был зачат в любви.

Виола поднесла ладонь к губам, качая головой и жмурясь от слез, которые покатились по ее щекам.

Ян прижал ее к груди и положил щеку ей на макушку.

— Я так жалею, что причинял вам боль, милая, — сказал он голосом, полным эмоций, которые уже не в силах был контролировать. — Но теперь я понимаю, что никакими извинениями не искупить того, что я вам сделал. Мне остается лишь просить о прощении.

Виола таяла в его объятиях, слушая стук его сердца, впитывая его тепло.

— Я люблю вас, Ян, — прошептала она в тишине и прохладе вечера.

Его дыхание резко оборвалось, и он шепнул в ответ: