Алексей Пазухин - Самозванка (дореволюционная орфография)

Старушка взглянула на Вѣру.

– Ну, ужъ и красавицу же ты нашелъ себѣ, батюшка! – проговорила она. – И парочка васъ будетъ!…

Старушка побѣжала, заслышавъ зовъ своей служанки.

Минуты двѣ Салатинъ и Вѣра молчали, не смотря другъ на друга.

– Пусть старушка считаетъ насъ женихомъ и невѣстою, – это располагаетъ ее къ вамъ, – произнесъ Салатинъ.

Вѣра промолчала.

– Вамъ не противна зта роль? – продолжалъ Салатинъ.

– Я вѣдь… я, вѣдь, привыкла уже быть самозванкою , – тихо-тихо отвѣтила Вѣра.

Салатинъ дрогнулъ, всталъ съ мѣста и взялъ ее за руки.

– Но это скоро кончится, вы не будете самозванкою…

Вѣра вздохнула, не отнимая рукъ.

– Богъ знаетъ, чѣмъ все это кончится… – съ тоскою промолвила она. – Мнѣ страшно что-то, жутко…

– Надѣйтесь… Знайте, что за горемъ за несчастіемъ всегда идетъ счастіе и радость, какъ за ненастьемъ – солнце и тепло… Вы много страдали, много терпѣли, пора вамъ думать о радости. Но какъ вы хороши, Вѣра, какъ вы прекрасны!…

Вѣра потихоньку потянула свои руки изъ горячихъ рукъ Салатина.

– Зачѣмъ вы отнимаете ваши руки? – спросилъ онъ. – Мнѣ хотѣлось-бы ихъ поцѣловать… Можно?…

– Нѣтъ, не надо…

– Почему?

– Такъ, не надо…

Она опять потянула руки, но Салатинъ наклонился и покрылъ ихъ поцѣлуями.

– День, одинъ только день знаю я васъ, какъ дѣвушку, но уже люблю, люблю!… Прекрасная… юная… ты, какъ мечта явилась мнѣ… ты… какъ свѣтлое видѣніе озарила меня и я люблю, люблю тебя!

– А я давно люблю! – прошептала чуть слышно Вѣра. – Завидовала Настѣ… ревновала… Но, Боже, не сонъ-ли все это?…

– Нѣтъ, это свѣтлая дѣйствительность! – воскликнулъ Салатинъ. – И она будетъ долго, долго!…

Вѣра вздрогнула, и лицо ея поблѣднѣло.

– А тамъ ? – сказала она. – Тамъ что теперь?… Бабушка, мать… Настя?… Мнѣ страшно, страшно, дорогой мой, желанный, радость моя!…

Она заплакала.

– He бойся!…

Салатинъ всталъ и взялъ шляпу.

– Мнѣ пора туда!… – сказалъ онъ. – Я бабушкѣ сочиню сказку, а мамѣ твоей… He бойся, я все улажу…

Ивановна внесла самоваръ, сопровождаемая Степанидою Аркадьевной, которая шла за нею съ подносомъ.

– Ты куда же это, батюшка? – обратилась она къ Салатину. – А чай-то?…

– Угощайте мою невѣсту , милая старушка, а мнѣ пора… Завтра я буду у васъ, чѣмъ свѣтъ… Берегите-же гостью, покойте ее!…

Салатинъ подошелъ къ Вѣрѣ, поцѣловалъ ея руку, пожалъ руку Степаниды Аркадьевны и вышелъ, давъ Ивановнѣ на чай десятирублевую золотую монету.

Въ домѣ Ольги Осиповны сильно безпокоились долгимъ отсутствіемъ Васи.

Когда посланный изъ ресторана Тѣстова принесъ записку Николая Васильевича, обезпокоилась только Анна Игнатьевна, все время боявшаяся сближенія Вѣры съ Салатинымъ, но, конечно, не обнаружила передъ матерью этого безпокойства, а напротивъ, радовалась вмѣстѣ съ нею, – пусть де „мальчикъ“ погуляетъ съ человѣкомъ, который въ самомъ скоромъ времени будетъ его воспитателемъ и руководителемъ; пусть привыкаетъ къ нему.

Съ наступленіемъ поздняго вечера стала безпокоиться и бабушка; безпокойство же Анны Игнатьевны перешло въ сильную тревогу.

– Куда-жъ это онъ его завезъ? – говорила старуха, каждую минуту посматривая на часы. – Знаетъ, что я въ девять часовъ ужинаю и спать ложусь, а не везетъ паренька, безсовѣстный!… Модники, путанники всѣ нонѣшніе-то, право… Вотъ, вѣдь, и хорошій Миколушка человѣкъ, степенный, а и онъ гулена, полунощникъ… Гляди, повезъ мальчика въ тіятеръ въ какой- нибудь, – къ чему, спрашивается?… Долго-ли мальчика испортить… Нѣтъ, видно и ему не слѣдуетъ отдавать Васю!… Отдамъ его какому-нибудь старичку изъ прежднихъ, ну, возрастятъ въ страхѣ, человѣкомъ сдѣлаютъ… А это что такое?… Это баловство одно…

По мѣрѣ того, какъ время шло, безпокойство старухи все увеличивалось, а Анна Игнатьевна сидѣла ни жива, ни мертва.

Отъѣздъ пришлось отложить, – онѣ опоздали ужъ сегодня.

Гдѣ же Вѣра?…

Быть можетъ, тайна открыта, быть можетъ все пропало?… и вотъ-вотъ явится Салатинъ грознымъ обличителемъ…

Съ полицейскими, быть можетъ, явится, чтобы арестовать Анну Игнатьевну, какъ уже арестовали, вѣроятно, ея самозванку дочь…

Вѣдь, Салатинъ хоть и богатъ, а не прочь наслѣдовать громадное состояніе Ольги Осиповны, у которой онъ, помимо дочери-то, единственный наслѣдникъ…

Радехонекъ будетъ, если тайна откроется и Анну Игнатьевну съ дочкою на „цугундеръ“ вздернуть [13]!…

Сильную тревогу било сердце Анны Игнатьевны, и не слышала она ворчанья брюзжащей старухи. Всѣ думы ея были далеко-далеко…

Вдругъ подъ окнами задребезжали колеса извощичьей пролетки и замолкли у воротъ.

– Они, должно быть!… – сказала старуха. – Взгляни-ка, Анна…

Анна Игнатьевна была уже у окна и прильнула къ стеклу, вглядываясь въ сумракъ ночи.

– Салатинъ… одинъ… – проговорила Анна Игнатьевна и сѣла у окна на стулъ; ноги не держали ее.

– Господи!… Что же это такое? – испуганно прошептала старуха, крестясь.

Загремѣлъ запоръ калитки, собака залаяла; послышались голоса…

У Анны Игнатьевны мелькнула мысль бѣжать… Бѣжать, куда глаза глядятъ… Въ Ярославль, въ Петербургъ… Паспортъ у нея есть, есть и деньги…

Она встала ужъ, двинулась, планъ побѣга зрѣлъ въ ея воспламененной головѣ, но въ эту минуту въ комнату вошелъ Салатинъ.

Лицо у него взволнованное, красное, но веселое, оживленное.

– Здравствуйте! – проговорилъ онъ. – Испугались, чай?… Ничего, ничего, – пустое дѣло…

Старуха такъ и кинулась къ нему.

– А Вася гдѣ?…

– Ногу повредилъ…

– Ногу?…

– Да, да, пустое дѣло… Выпрыгнулъ изъ пролетки, оступился, ну, и вывихнулъ… Я его къ знакомому доктору въ лѣчебницу отправилъ, ногу ему вправили, повязку сдѣлали и онъ шлетъ вамъ привѣтъ… Опасности никакой, ни-ни!… Если завтра нельзя еще будетъ, такъ послѣ завтра навѣрное, навѣрное пріѣдетъ онъ… Даю вамъ клятву, что опасности никакой…

„Да, для тебя!“ – съ тоскою подумала Анна Игнатьевна. – „Для тебя нѣтъ опасности, а я погибла!… Лѣчебница, доктора… Все кончено, – обманъ будетъ обнаруженъ…“

Салатинъ между тѣмъ весело успокаивалъ старуху, и веселый безпечный видъ его, данная клятва, что Вася живъ и почти здоровъ сдѣлали свое дѣло – Ольга Осиповна успокоилась и только журила Салатина за неосторожность.

– Виноватъ, но заслуживаю снисхожденія! – шутилъ онъ. – Идите, дорогая моя, почивать, будьте покойны, а меня Анна Игнатвевна чаемъ напоитъ, – я умираю отъ жажды съ этими хлопотами…

– Поѣшь сперва, голоденъ, чай, – предложила старуха. – Я тоже не ужинала…

– И поѣмъ!…

Салатинъ раздѣлилъ компанію съ дамами и сѣлъ ужинать, но ѣсть ему не хотѣлось. He ѣла ничего и Анна Игнатьевна, говоря, что она очень обезпокоена.