Осип Назарук - Роксолана: королева Востока

Султан вспомнил еще что-то и добавил:

— Еще говорил мой покойный отец Селим, пусть Аллах будет милостив к душе его: «Почитай духовное сословие! Но не верь, ни за что не верь тем, что других призывают к жертвам, не будучи готовыми сами что-то пожертвовать! Это злодеи и лжецы — не иначе, пусть даже носили бы они одежды хатибов и дервишей, и пусть даже были бы в святой Мекке при гробе Пророка трижды! Не будь, сын, неразумнее зверя, льнущего к кустам и деревьям, не дающим ничего, кроме отравленных ягод. Они — носители неповиновения, бунта и упадка». Так учил меня мой покойный отец Селим, пусть Аллах будет милостив к его душе!

— Я буду помнить уроки твоего покойного отца, пусть Аллах будет милостив к душе его! Но еще крепче я запомнила бы твою науку! Скажи мне, люди дурны или благодетельны?

Сулейман важно ответил:

— О сердце моего сердца! Нет у меня еще того опыта, какой был у моего покойного отца Селима, пусть Аллах будет милостив к душе его! Но мне кажется, что люди не добры и не злы, не дурны и не благодетельны. Они таковы, какими их делают их начальники в любое время и в любой стране. Поэтому за все отвечают верхи, хотя ясно, что среди всех народов находятся люди, из которых и лучшие из начальников ничего путного не сделают. Бывают и целые народы, что родились карликами, хотя они и многочисленны. Когда давным-давно бежали мои предки из Азии от величайшего завоевателя ее, они по дороге встречали такие народы-карлики, великие только телом и числом, мятежные и беспокойные, но мелкие духом. Ведь величие духа людского и духа народа отмеряет Аллах их покорностью и готовностью к жертве для власти своей. И никакой труд человеческий не даст непокорным народам силы, пока они не покорятся. Но обычно добрый пример верхов творит с народом чудеса. Народ всегда смотрит вверх, на правителей. Знаешь ли ты, о Хюррем, сколько добра ты принесла семьям правоверных двумя добрыми поступками?

— Какими? — спросила она.

— Первым было принятие тобой обязательств по надзору за дворцовой кухней. Еще перед самым моим выездом, когда я прощался с членами совета улемов, имамов и хатибов, они благословляли тебя словами: «Есть уже вести с далеких окраин о том, как подействовал труд хасеки Хюррем».

— И как же? — спросила она.

— Жены и дочери даже из богатейших семейств следуют твоему примеру. Они с радостью трудятся, говоря:

«Если жена великого султана трудится, то и мы можем».

— А что было за второе доброе дело?

— Другое, о Хюррем, было еще лучше — ты не устыдилась своей матери. Как далеко дошла весть об этом! Как далеко пошло твое доброе дело! Не одна дочь помогла на старости лет своей матери. Не один сын помог отцу. Мы идем, а эта весть идет впереди нас. И распространится она по всему государству, а может, и за его пределы.

Сулейман Великий наклонился к коленям своей любимой жены и поцеловал ее руки. А мимо легко ехавшей кареты, как волны, шли густые ряды пехоты правоверных. Они с молитвой на устах проходили около остекленной кареты Сулеймана Справедливого. Монотонно, как осенние дожди, звенели на пути шаги их.

— Так же как и добрые дела, действуют на народ, влияют на него и дела недобрые, совершаемые наверху. Если их творится слишком много, то всемогущий Аллах взвешивает их в своей справедливой руке и на народ этот, в котором перевешивает недоброе, посылает кровавый бич этой же рукой. Я сейчас и есть этот бич Господень, о Хюррем. Не мой разум, о Хюррем, собрал силу, что путями рвется теперь на земли христиан! Это вечный разум Аллаха. Не моя сила идет, о Хюррем. Это идет часть неизмеримых сил Аллаха! Я же, о Хюррем, лишь щепка, влекомая страшным потоком кары его. И поэтому я так спокойно смотрю на знамения Господни на земле и на небе.

Молодая султанша Эль Хюррем вся превратилась в слух. Сулейман Великий возрастал в ее глазах. Она со страхом спросила:

— Как же далеко ты пойдешь теперь?

— Это известно одному Аллаху и Магомету, Пророку его. Я не знаю, о Хюррем. Я встану там, где меня остановит всемогущий Аллах своей невидимой рукой.

Муэдзины начали петь третий азан на высоких горбах верблюдов.

Куда ни глянь, остановило движения все войско правоверных. Остановилась и золотая карета Эль Хюррем. Сулейман Великий вышел из нее и вместе с войском своим упал на землю, на молитвенный коврик, обернувшись лицом к Мекке, и стал молиться.

Когда Сулейман встал, то куда ни глянь было видно, что взгляды всех правоверных обращаются к нему, а сами они шепчут молитву о своем султане.

Сулейман попрощался с любимой женой и, положив правую руку на сердце, сказал еще:

— Аллах акбар! Я сдержу слово, как только Бог позволит. Ибо мысль человека — ночь без света Его, а сила людская — сила ребенка без помощи Его, мудрость же человека — пена морская без Мудрости его, а жизнь человека — какой-то глупый, никчемный сон без милости Его!

Он обернул шалью белые руки Эль Хюррем, что протянулись к нему из кареты. Он вскочил на коня и, не оглядываясь больше, двинулся в путь среди радостных криков его войска, что гремели как гром в туче.

Великий султан поехал на джихад. За ним же шли лавы его пышной конницы и артиллерия, волнами шла пехота, почтительно обходя карету султанши. Она же стояла на дороге, пока еще можно было видеть из нее возвышающегося на коне Сулеймана.

Султан Сулейман в первый и последний раз не сдержал слово, которое он дал любимой жене. Не сдержал, ибо не мог сдержать.

29 августа 1526 года он неожиданно встретился около Могача над Дунаем со всем войском венгерского короля Людовика. Был полдень, когда послышалась военная мелодия мадьяр, а их блестящее рыцарство ринулось в бой. До двух часов дня сломил его великий завоеватель Османов, а до того как солнце взошло, полностью истребил. Венгерский же король, скрываясь от погони, утонул в одной из рек. И не мог больше никакой битвы показать султан своей жене.

Без боя занял он столицу Венгрии и в 1200 шкурах буйволов вывез он в Царьград все богатства и знамена ее. Неожиданная легкость победы остановила его, так что он уже не мог идти дальше. Лишь окинул взглядом черные Карпаты, встал на границах Венгрии, пылавшей ночами в пламени пожаров жертвой своих грехов.

Еще в пути султан послал Эль-Хюррем своего любимца Кассима, коменданта Стамбула, с прекрасными диадемами и ожерельями венгерских королев, а также просьбой о прощении за несдержанное слово. Кассим, вручая дорогие дары, добавил:

«Но мы верим, что падишаху удастся сдержать свое слово».

Кассим не врал.

Ибо падишах задумал новый, еще больший джихад.

До того, как он неожиданно вернулся из похода, его любимая жена пережила в царственных покоях такие муки, которые не испытывала даже тогда, когда ее гнали в рабство Диким полем килыимским, Черным шляхом ордынским. Есть и в душе человека такие же дикие поля и черные пути.