Вики Баум - Гранд-отель

Внезапно в разговор вмешался доктор Оттерншлаг, который все время стоял неподалеку, опершись острыми локтями на стойку и держа в руке ключ от своего номера с подвешенным к нему большим деревянным шаром.

— Если это имеет для господина столь важное значение, пусть займет мой номер, — сказал Оттерншлаг. — Мне совершенно безразлично, где жить. Распорядитесь, чтобы его чемодан доставили наверх. Я готов освободить номер. Мои чемоданы уложены. Мои чемоданы всегда уложены. Пожалуйста, я готов. Ведь ясно, что этот человек устал и болен, — подвел итог Оттерншлаг и тем самым пресек возражения, которые собрался было высказать Рона, — тот уже взмахнул невидимой дирижерской палочкой, призывая сбавить тон.

— Но, господин доктор, — быстро заговорил Рона, — об этом не может быть и речи. Нельзя, чтобы вы уступали кому-то ваш номер. Сейчас мы что-нибудь придумаем. Минутку, я только проверю… Вот, если вас не затруднит, запишитесь, пожалуйста, в нашу книгу. Замечательно, благодарю вас. Номер двести шестнадцать, — добавил Рона, обращаясь к портье. Тот передал бою ключи от номера, а странный индивидуум Крингеляйн взял автоматическую ручку и размашистым четким почерком написал свою фамилию в книге постояльцев отеля: «Отто Крингеляйн, бухгалтер фирмы «Саксония», Федерсдорф, дата рождения 14 июля 1882 г., место рождения — Федерсдорф».

— Все, — сказал он переведя дух, затем обернулся и оглядел холл Гранд-отеля широко раскрытыми косящими глазами.

Итак, он стоял в холле берлинского Гранд-отеля, бухгалтер Отто Крингеляйн, уроженец местечка Федерсдорф, проживающий там же, в Федерсдорфе, стоял в своем старом, потрепанном пальто, и ненасытные стекла его пенсне заглатывали все подряд без разбора. Он был на пределе сил, как бегун, чья грудь уже коснулась белой финишной ленточки, и это была не просто усталость — у нее имелись особые причины, но все-таки он видел мраморные колонны с гипсовыми капителями, подсвеченный фонтан, мягкие кресла. Видел мужчин во фраках, мужчин в смокингах, элегантных, разъезжающих по всему свету. Видел дам с голыми плечами, в переливающихся платьях, в украшениях, мехах — исключительно прекрасные, изысканные дамы. Он слышал отдаленную музыку, вдыхал запахи кофе, сигарет, духов, спаржи и роскошных цветов, которые в вазах были выставлены для продажи на одном из столиков в холле. Он ощущал мягкость и толщину малинового ковра под своими начищенными ваксой сапогами, и в тот момент именно ковер произвел на него самое сильное впечатление. Крингеляйн украдкой провел по ковру подошвой, прищурился. В холле было очень светло, всюду разливался мягкий желтоватый свет, кроме того, на всех стенах горели ярко-красные лампочки под колпаками, и зеленые сверкающие струи итальянского фонтана падали в чашу бассейна. Промчался куда-то официант с серебряным подносом в высоко поднятых руках, на подносе стояли широкие пузатые бокалы, в каждом было немного, на донышке, золотисто-коричневого коньяку и плавали кусочки льда. Но… как же так? Неужели в лучшем берлинском отеле не доливают?

Распорядитель с довольно кислой миной отвлек прищурившегося, косящего, чуть не загипнотизированного Крингеляйна, бой проводил его к хмурому однорукому инвалиду, который служил лифтером, тот доставил Крингеляйна наверх.

216-й и 218-й номера были самыми плохими во всем отеле. 218-й занимал доктор Оттерншлаг. Постоянный жилец, он не располагал большими средствами, однако жил в таком плохом номере главным образом потому, что ему было совершенно все равно, где жить, он никогда не требовал, чтобы ему предоставили что-то получше. 216-й номер находился рядом, обе эти комнаты были втиснуты между служебным лифтом, выходившим на четвертую кухонную лестницу, и ванной комнатой четвертого этажа. За стеной в водопроводных трубах булькала и журчала вода. Крингеляйн, которого мимо зеленых уголков с пальмами, мимо бронзовых светильников и охотничьих натюрмортов отвели в самые неприглядные закоулки отеля, медленно, разочарованно вошел в комнату. Дверь отперла некрасивая пожилая горничная.

— Двести шестнадцатый номер, — объявил бой, поставил на пол чемодан, подождал, не дадут ли монетку, не дождался и оставил безмолвного Крингеляйна в одиночестве. Крингеляйн сел на кровать и оглядел свой номер.

Он был длинный и узкий, с одним окном, пахло здесь застоявшимся сигарным дымом и мокрой тряпкой, которой горничные протирали полки в шкафу. Ковер на полу был тонкий и потертый. Мебель — Крингеляйн пощупал дерево — из полированного ореха. Такая же мебель была и в Федерсдорфе. Над кроватью висел портрет Бисмарка. Крингеляйн покачал головой. Нет, он ничего не имел против Бисмарка, но ведь Бисмарк у него и дома висит. Он смутно ожидал, что в Гранд-отеле увидит над кроватью не этот портрет, а какие-нибудь яркие, пышные, необычайные полотна, на которые приятно смотреть. Крингеляйн подошел к окну и выглянул на улицу. Внизу было совсем светло — свет шел от стеклянной крыши зимнего сада, что находился во дворе отеля. Прямо впереди высилась бесконечная голая глухая стена. Пахло кухней — противный жирный запах поднимался прямо к окну 216-го номера. Внезапно Крингеляйн почувствовал дурноту и, чтобы не упасть, уцепился за столик возле умывальника. «Я ведь не совсем здоров», — печально подумал он.

Он снова сел на кровать, даже не откинув вылинявшее покрывало. Тоска нарастала с каждой секундой. «Не останусь здесь, — думал он. — Ни за что, ни при каких условиях. Не за этим я сюда приехал. Ради этого не стоило ехать в такую даль. Нельзя, чтобы все началось вот так. Нет у меня времени, чтобы жить в таких номерах. Да они же меня обманули! Наверняка в этом отеле есть совсем другие апартаменты. Прайсинг живет совсем в других апартаментах. Прайсинг не потерпел бы подобного обхождения. Прайсинг устроил бы им скандал — ого! какой скандал он закатил бы. Если бы Прайсингу предложили такой номер, как этот… Нет. Я здесь не останусь». Крингеляйн подвел итог. Сосредоточился. На это ушло несколько минут. Затем он звонком вызвал горничную и устроил скандал.

Если учесть, что Крингеляйн устроил скандал в первый раз за всю свою жизнь, то надо признать, он справился с делом не так уж плохо. Горничная в белом передничке испугалась и привела в номер начальницу — без белого передничка. В коридоре мелькнул распорядитель; бежавший мимо официант с подносом, на котором стояли блюда с холодными закусками, остановился перед дверью 216-го номера и прислушался. По телефону связались с Роной, Рона велел передать недовольному постояльцу, что его просят спуститься вниз, к администратору; о претензиях следовало известить директора, одного из четырех директоров отеля. Крингеляйн с немыслимым упрямством, словно одержимый, настаивал, чтобы ему предоставили хороший, дорогой, комфортабельный номер, такой же или лучший, чем тот, что зарезервирован для Прайсинга. Похоже, что имя «Прайсинг» было для него чем-то вроде магического заклинания. Он все еще не снял пальто и, сунув дрожащие руки в карманы, где так и лежали черствые раскрошившиеся бутерброды, стиснул кулаки, он страшно косил глазами и требовал предоставить ему хороший, дорогой номер. Ему было горько и обидно до слез. В последние недели он стал слезливым — по вполне определенным причинам, связанным с состоянием его здоровья. И вдруг, когда Крингеляйн уже готов был пойти на попятный, он победил. Ему предложили поселиться в семидесятом номере, люксе с альковом и ванной, за 50 марок в сутки. Услыхав цену, он слегка прищурился. Однако согласился: