Марина Струк - Обрученные судьбой

— Они думают…? — смутилась Ксения, слушая крики стражников и скрытые слюдяными вставками окон ответные возгласы шляхты из залы. Владислав кивнул и вдруг обнял ее, прижал спиной к холодным камням спиной.

— Не будем же разочаровывать их, моя драга, — прошептал он, целуя ее в шею, заставляя выгибаться навстречу своим рукам и губам. — Не будем их огорчать…

— Владислав… подожди же, — делала слабые попытки образумить его Ксения, сама подставляя меж тем губы для поцелуя. — Нас увидят…

— Не увидят… тут не видно… не увидят… верь мне, моя кохана… — шептал Владислав между поцелуями, прижимаясь к ней всем телом.

И она вверилась ему. Отдавая свое тело и душу без остатка. Полностью. Зная, что меняет их на схожий дар от него, принимает его тело и душу в свои руки. Вверилась без особых раздумий и сожалений, зная, что только он способен показать ей необыкновенный свет звезд, которые закружились над ними ныне в особом танце, благословляя их, как сделали это когда-то в летнюю пору на окраине одного из лесов Московии, когда две жизненные нити перепутались в одну. С того дня и навсегда…

1. День святого Иосифа, обручника Девы Марии — 19 марта

2. Верую в оставление грехов (лат.) — часть молитвы Символ Веры

3. От лат. capella. Молельня, часовня в замке.

4. Господи, помилуй. Господи, помилуй. Христе, помилуй. Христе, помилуй (лат.) — начало литании всем Святым (Litania Sanctorum), с которой начинается обряд крещения в католичестве

5. Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли. И в Иисуса Христа, единственного Его Сына, Господа нашего (лат.) — слова молитвы Символ Веры

6. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь (лат.)

7. Что Бог соединил, человек да не разъединит. Я соединяю вас в супружество во имя Отца, и Сына, и Святого Духа (лат.)

Лето, 1620 год

Легкий ветерок липеня (или серпеня, как говорили в этой стороне) {1} прошелся по длинным ветвям берез, зашуршал тихонько зеленой листвой лесной, а потом вырвался из леса и полетел над вольными просторами. Он принес легкую прохладу холопам, что собирали вилами и деревянными рогатинами высушенное на дневной жаре сено в высокие стога, взметнул играючи длинные полотняные подолы крестьянок и края их убрусов, поворошил кудри детишек, что сидели на краю луга и жевали краюху хлеба. Затем полетел далее, вдоль пыльной дороги в небольшое селение из пары десятков изб, прошелся по холопским дворам, закружил самодельные корявые ветрила на огородах, что были позади жилищ, и направился к церквушке, что белела вдали свежесрубленым деревом.

У церкви он увидел очередную жертву своей забавы — полноватого священника в длинной сутане и реденькой бородкой, взметнул ему подол вверх, растрепал бороду и волосы. Тот быстро опустил руки вниз, которыми так быстро жестикулировал при разговоре с женщиной, что стояла подле на церковном дворе, придержал одежды, не дал шальному ветерку открыть его толстые лодыжки на позорное обозрение.

Ветер быстро оставил его, видя, что шутка не удалась. Переметнулся к женщине в богатом платье цвета спелой вишни и в чепце из бархата, затканном золотыми нитями, ласково коснулся нежной кожи ее щек, взметнул тонкие светлые пряди, что выбились из прически. Но она даже не повернулась на его порыв, не поправила волосы. Так и стояла, глядя через распахнутые двери церкви на лики внутри, едва освещаемые пламенем тонких свеч.

— Ныне сухо, только ветрено, знать и осень сухая будет. Славно то для урожаев наших, — заговорил священник, справившись с шалостью летнего ветра. — И сена немало заготовим нынешней порой. Не будет того падежа скота, что этой зимой случился. Благодарны мы от живота Катерине Юрьевне и хозяину нашему за подмогу. Как же без скота-то на земле? Без скота худо!

Но пани Катаржина даже головы к нему не повернула, по-прежнему смотрела внутрь церкви через распахнутые настежь створки дверей, в этот таинственный полумрак, едва освещенный огоньками свеч.

— Поведать о том надобно пану Шетуковичу, не мне, — наконец проговорила она. — Он у вас встанет главой в вотчине. Так пан ординат решил. Как церква? Пан иноземец закончил роспись?

— Закончил, седмица как закончил! — гордо улыбнулся отец Фотиний. Он был призван в эти земли год назад, когда еще даже и не заложили эту деревянную церквушку, а ныне любо-дорого смотреть на нее, эту стройную красавицу с маленькими луковичками куполов, с дивной росписью, что сотворил внутри иноземец. Благо, что православной веры тот держался, этот грек, иначе не вышло бы такой красы, отец Фотиний твердо уверен в том. Такую церкву не дивно увидеть в стольном граде Московии, а тут на окраине…

— Поминаешь тех, имена чьи писала? — спросила пани Катаржина. Уголки губ, чуть опустившиеся вниз, выдавали печаль, которая царила ныне у нее в душе. Эта легкая печаль, словно шлейфом тянулась за ней, как она ступила на эти земли, где не была вот уже долгих десять лет и зим.

— Как не поминать? Поминаю. И во здравие читаю, и в упокой. Как и велено было. Катерина Юрьевна не желает церкву поглядеть? На загляденье церква вышла из-под рук умельцев!

Он видел, как она колеблется между желанием ступить под своды церкви, взглянуть на лики, что написал грек на стенах и сводах той. Но потом она коснулась пальцами распятия латинянского, что угадывалось под тонким полотном рубахи в вырезе платья, покачала головой.

— Нет, отец Фотиний, не могу я. Ты поминай тех, о ком писала тебе, раз я не могу. И живых, и мертвых поминай, — она отцепила кошель от пояса, что на талии тонкими золотыми звеньями висел, и протянула ему. — Тут довольно серебра на годы вперед, на требы то. Не забудь же!

Отец Фотиний с поклоном принял из рук пани Катаржины мешочек, укрыл его в ладони, а после снова поклонился, когда хозяйка этой земли развернулась и пошла к выходу с церковного двора, кивнув на прощание священнику. Стоя в воротах, она оглянулась на церкву, взглянула на купола с крестами, возвышающимися над этими землями на фоне белизны облаков летнего неба, а потом все же шагнула за ворота, аккуратно ступая по утоптанной дороге.

— Здрава будь, пани ляшская! — вдруг раздалось у пани Катаржины над ухом, и она вздрогнула испуганно, чуть не упала, оступившись на камне, что на дороге попался под туфельку. Она резко повернулась в сторону, откуда голос шел. Прямо у ворот, укрывшись в тени ограды от солнца, что клонилось уже к краю земли, стоял слепец с полотняной сумой через плечо. Седые волосы его спускались на покатые плечи, он слегка горбился, опираясь на посох, что держал в правой руке. Незрячие глаза уставились на Катаржину пристально, вызывая в той легкую дрожь и смутное ощущение, что старик этот был видан ей когда-то уже.