Сьюзен Флетчер - Колдунья

Потом они совсем исчезли из виду. Все, что осталось, — это их следы и запах, присущий большинству из них, — а чем еще они могут пахнуть? Только мокрой шерстью, коровами, торфяным дымом и потом.

Это имя звучало в уханье совы. Ручей, сбегающий по склону недалеко от моей хижины, все время журчал: «Кое». Ветер, шелестящий в деревьях, и заяц, чешущий ухо задней лапой, — я услышала его как-то в сумерках среди берез, — все вокруг шептало: «Глен-Кое, Глен-Кое». И олень, стоящий на скале над моей хижиной, ревел: «Кое!» Его дыхание вырывалось паром.

Страх?

Нет. Я не чувствовала страха. Я очень хорошо знала, что такое страх, — это когда тебя хватает пьяный мужчина или когда ты узнаешь, что ноги твоей матери засеменили по воздуху, а потом повисли неподвижно. Но я не боялась Гленко.

Я говорила о ней своему очагу. Я шептала ему: «Глен-Кое».

Я слышала, как говорят «судьба». Я не люблю этого слова. Думаю, мы делаем собственный выбор. То, как мы проживаем свою жизнь, — это наше дело, и мы не можем полностью надеяться на сны и звезды. Но сны и звезды, наверное, все же могут вести нас. А голос сердца очень силен. Всегда.

Слушайте, вот мой совет. Если я не дам других, возьмите этот. В нем все, что я должна сказать о жизни и о том, как нужно ее прожить, ведь разве моя жизнь не подходит к концу? Голос вашего сердца — это настоящий голос. Легко пренебрегать им, потому что иногда он говорит не то, что нам хочется услышать, призывает рисковать тем, что мы имеем. Но что же это получается за жизнь, если не следовать голосу сердца? Это не настоящая жизнь. И человек, который проживает такую жизнь, — это не настоящий человек.

Просто я так думаю. Не многие думают так же.

Уже поздно, да?

Так темно, что вас почти не видно. Только белый парик и перо из гусиного крыла.

Дорогая Джейн, она говорит о дарах — о том, что мир богат ими и мы должны принимать их, когда встречаем. Для нее такими дарами стали водопад и укромная лощина. Джейн, я чувствую, ко мне тоже пришел дар. Это кузнец с бородой, редкой, как морские водоросли у нашего берега, и почти такой же длинной. Он доброжелателен, как все, кого я встречал в этом городе; он мастер своего дела. Но когда сей человек в фартуке стоял среди искр, мне показалось, что в душе он немного печален. Я упомянул Гленко и резню, и он меланхолично покачал головой.

Но я забегаю вперед.

Его кузница находится примерно в миле от города, да к тому же валил снег, — прогулка получилась долгой. (Я уже писал, как доволен своим сюртуком? У меня не было сюртука лучше, и я с радостью вспоминаю тот день, когда мы с тобой его купили.) Кузня находилась в конце длинной узкой тропинки, она светилась раскаленным заревом; я слышал грохот металла и чуял кисловатый запах дыма и железа. Кто иной на моем месте не устрашился бы? Даже мой коб забеспокоился и прижал уши.

Зато мы с ним согрелись там, среди огня, и тяжкого труда, и животных, но, кроме того, нас обогрело простое и достойное гостеприимство хозяина. Возможно, его не часто посещали гости. В такую погоду у него очень мало работы, об этом он посетовал в доверительной беседе со мной. Чем хуже погода, тем меньше путников, а значит, меньше ломается подков.

Он пожал мне руку и осмотрел коня, похлопывая по крупу. Похвалил его силу и стать, а я сказал, что лошадь принадлежит мне, точнее, Чарльзу Гриффину. (Как же эта ложь растет и ширится, Джейн! Но на то есть причина, и веская.) Оказалось, что все четыре подковы невозможно починить, нужно делать новые. Кроме того, на переднем копыте он обнаружил некий нарост. Я боюсь, что все это обойдется недешево, но не будем говорить о финансовых проблемах сегодня.

Как и Корраг, кузнец — одаренный рассказчик. У него легкий шотландский выговор; полагаю, он еще более смягчился от многолетнего общения с животными; я даже услышал в нем музыкальный тон. Согнувшись и зажав копыто между коленями, кузнец сказал:

— Кажется, я слышал о вас, сэр. Не вы ли тот ирландский джентльмен, что пришел укротить северные кланы?

Я подтвердил, что это я, и он щелкнул языком:

— Все это было весьма печально.

— Вы о чем, сэр? — переспросил я.

— Гленко. — Он посмотрел вверх. — Ужасное злодеяние, совершенное три недели назад. Вы, конечно, слышали об этом?

Я сказал, что знаю лишь малую часть истины:

— Тамошние жители перебиты во сне своими гостями. И не простыми, а солдатами. Возможно, это лишь слухи…

Он вытер руки о фартук:

— Да, совершенно Верно. Слухи ходят. Но с чего бы им не ходить? Этакий грех…

— Грех?

Я подошел ближе. Стоя у крупа коня, у его хвоста, я лучше слышал кузнеца.

— Сэр, — сказал я, — говорят, эти люди заслужили подобную жестокость. — Я выставил вперед руки и добавил: — Но я плохо знаю эти места и еще не успел составить свое мнение…

— Ну, допустим, это был непокорный клан. Воры, бунтовщики. Но, — он поморщился, словно от боли, — солдаты жестоко убивали детей. Маленький мальчик бежал между домами…

— Вы были там?

Ведь он говорил так, будто видел все собственными глазами.

— Нет. Но я подковал лошадь солдата, который там был. На прошлой неделе он приходил ко мне. Славная вороная кобыла — в ней течет хорошая кровь.

— Солдат? Тот самый?

Он покачал головой:

— Их было несколько, но другие остались снаружи, на тропинке; их била дрожь. Лишь капитан зашел сюда. И вот что я вам скажу: на них была кровь, штаны и рубашки в крови. А еще мушкетный порох и торф. О том убитом мальчишке я знаю со слов самого капитана, сэр. Он видел это и был отмечен.

— Отмечен?

Кузнец постучал себя по голове:

— Вот здесь. Он одержим призраками. Его душа в смятении. Похоже, солдаты напуганы.

— Напуганы?

Он выпрямил спину:

— Я говорю вам это, потому что вы не лоулендер. Не скотт. Вы смотрите на нас другими, чужеземными глазами — и я знаю, что вы надеетесь распространить слово Божие в этих диких землях. Так что попомните мои слова: сколько бы дурных дел ни натворил клан, он не заслужил такой участи. И эта резня ужаснула даже солдат, клянусь вам. Гленко не отпускает их!

«Гленко не отпускает их!» Достойная фраза, не правда ли? Я хотел расспросить его еще, но он сказал:

— У этой скотины дела обстоят похуже, чем я думал. Видите? Это гнойник.

И мы поговорили о лошади и погоде. Когда пришло мне время возвращаться в гостиницу, поднялся буран. Если такое ненастье удручает меня в городе, когда у меня есть оленина, кресло для чтения и очаг, то каково же мне будет в безлюдной долине? В Гленко?

— Мрачное место, — отозвался о ней кузнец, похлопывая лошадь.

Но Корраг считает иначе. Она уверяет, что долина озарена светом.

Так что, жена моя, пора мне ложиться в постель. Что должен я думать об этой резне? Я слышал так много противоречивого. Преступница говорит: убили хороших людей. Другие считают, что хорошие люди очистили мир от скверны. Это в самом деле трудно понять. В чем я чувствую себя уверенным, Джейн, так это в том, что касается Вильгельма, — потому что в долине, без сомнения, побывали его солдаты. А кто приказывает солдатам короля, как не сам король?