Сара Рэмзи - Запретные наслаждения

— Мадлен, ты та женщина, о которой я всегда мечтал, но которой не заслуживал. Ты выйдешь за меня замуж?

Он приготовил длинную речь, но, видя ее сияющие глаза, не мог припомнить из нее ни единого слова. И теперь он просто надеялся, что она наконец произнесет «да».

Мадлен была поражена. Нет, не предложением руки и сердца, а тем необыкновенным чувством радости, которое вдруг переполнило ее душу. Она любила его, и он был искренен в своих чувствах.

Наконец она поверила ему. Он знал все ее тайны, все недостатки и любил ее такой, какой она была на самом деле. Сегодня она лишний раз убедилась в этом. Он смотрел на нее из зрительного зала с восхищением и преданностью. В этом взгляде не было и тени желания изменить ее или подчинить своей воле.

Осознав это, Мадлен избавилась от последних сомнений. Ни у нее, ни у него не было такой семьи, какой они хотели, хотя расти в ее семье было, конечно же, много лучше, чем в его. Прошлое научило ее тому, что любовь — ненадежная вещь, которая не может конкурировать с долгом и общественным положением. Но если Фергюсон полюбил именно ту Мадлен, которая являла собой полную противоположность добродетельной герцогине, как может их будущая семья не оказаться во всех отношениях прекрасной?

Мадлен молчала, она хотела запечатлеть в памяти этот волнительный миг, но тут почувствовала, что его пальцы крепче сжали ее руку, и поняла, что этот миг волнителен не только для нее, хотя Фергюсон и предпочитал не показывать подобные чувства. Она обняла его за плечи.

— Я никогда не думала, что смогу ради любви так рисковать. Как же я заблуждалась! Что бы ни ожидало нас в дальнейшем, я не могу придумать ничего лучше, чем идти по жизни вместе с тобой.

Он порывисто обнял ее. Его голубые глаза излучали целый спектр переживаний, но главными среди них были желание и восторг.

— То есть ты согласна?!

Слезы счастья затуманили ее взгляд.

— Да, я люблю тебя, Фергюсон. Не знаю, почему мне понадобилось так много времени, чтобы осознать это, но спасибо, что был терпелив.

Он усмехнулся. Мадлен убрала прядь темно-рыжих волос с его лба.

— Знаешь, благодаря чему я выжил? — Он провел кончиками пальцев по ее губам.

Она покачала головой, насколько позволяли его объятия, и его усмешка стала похотливой:

— Я представлял себе все возможные и невозможные способы, какими мог бы доставить тебе удовольствие. Оказалось, у меня богатая фантазия.

У нее вспыхнули щеки.

— У тебя будет достаточно времени, чтобы испробовать их все, любимый.

Она впервые так назвала его, и он поблагодарил ее поцелуем — глубоким и требовательным, таким, в котором растворяешься, позволяя его флюидам проникать в самое сердце. Она погладила его по щеке и, почувствовав под пальцами гладкую кожу, поняла, что он специально побрился, чтобы ни одно неприятное ощущение не омрачило для нее этот вечер.

Он не останавливался, неуклонно подводя ее к той черте, за которой одних только поцелуев ей станет мало, что вскоре и произошло. Ее рука, скользнув вниз, нащупала вздутие на его брюках, но он перехватил эту руку и прошептал, оторвавшись на секунду от ее губ:

— Подожди. Разумеется, у меня была и такая фантазия, как занятие любовью в экипаже, но лучше отложить это до вечера, чтобы у нас было чуть больше, чем пять минут.

Она рассмеялась, и он вобрал звуки ее смеха очередным поцелуем. Этот мужчина был столь же неистов, как и она, они идеально подходили друг другу!

К моменту, когда карета остановилась, Мадлен уже не терпелось ее покинуть, она толкнула дверь прежде, чем кучер спрыгнул с облучка. Тем не менее Фергюсон опередил ее, спустился первым и, обернувшись, подхватил ее на руки. В этот раз он не опустил ее на тротуар: бережно прижимая к груди, он понес ее к двери дома Маргариты, торопясь, делая широкие шаги.

Бристоу едва успел открыть перед ними дверь, и Фергюсон с Мадлен на руках прошествовал мимо. Дворецкий, как ни в чем ни бывало, приветствовал господ, но на его губах играла лукавая улыбка. Ни Фергюсон, ни Мадлен не обратили на него внимания. Вскоре они уже укрылись от любопытных глаз в спальне.

Фергюсон закрыл дверь, толкнув ее плечом. Его рука ерзала у нее под коленями, пока он поворачивал в замке ключ, а потом он припал к ее губам, будучи не в силах тратить драгоценные минуты на то, чтобы приготовить постель.

Мадлен тоже не желала терять время. Она любила его, и у нее словно камень свалился с души, когда она, наконец, призналась ему в своих чувствах. Поток эмоций захлестнул ее, смывая остатки сдержанности и благоразумия. Она вцепилась в Фергюсона, представлявшегося ей единственной точкой опоры в ее пошатнувшемся внутреннем мире, где теперь властвовало желание, удовлетворить которое мог только он. Фергюсон и пробуждал его в ней, и дарил удовлетворение, и этот цикл обещал быть долгим, как сама жизнь.

В его голубых глазах, лучившихся огнем в полумраке спальни, она читала обожание, тогда как его руки, пристрастно исследовавшие ее тело, были весьма требовательны. Он был слишком возбужден, чтобы быть нежным; она слишком желала его, чтобы переживать из-за этого.

Он занялся шпильками, удерживающими ее парик.

— Я фантазировал об этом, Мад, — признался он.

Она вздрогнула, уловив животную страсть в его голосе. Наконец ее волосы упали на спину.

— Представлял, как твои влажные губы будут касаться моего члена, как ты оседлаешь меня и станешь медленно двигаться, настолько медленно, что каждое движение сделается пыткой, но ни один из нас не захочет, чтобы она кончилась.

Его руки утонули в ее волосах, разметали их по спине. Он лишь говорил о своих фантазиях, но его голос звучал так проникновенно, а прикосновения были такими чувственными, что она немедленно стала влажной. То, что он описывал, совпадало с тем, чего ей так хотелось, только она никогда не решилась бы облечь свои желания в слова. А он одной рукой поглаживал ей спину, а другой неторопливо описывал круги по ее бриджам, как будто специально избегая того места, которое истомилось по его прикосновениям.

— Еще я представлял, как овладеваю тобой на балу — быстро и жестко. Мы бы укрылись в какой-нибудь безлюдной гостиной, и я зажал бы тебе рот, чтобы заглушить стоны. А потом мы вернулись бы в зал, и я танцевал бы с тобой, как с самой невинной и добропорядочной дамой на свете. А еще я думал о том, как повалить тебя на большой письменный стол, чтобы ты разбрасывала бумаги и книги в отчаянном желании кончить.

Наконец он прикоснулся к клитору — легко и как бы невзначай, но этого было достаточно, чтобы она громко застонала. Его голос стал мягче.

— Я бы хотел любить тебя в нашей постели в Шотландии — медленно, сладко, так, словно впереди у нас целая вечность. Или входить в тебя сзади, зная, что у тебя в животе растет наш ребенок.